© ООО ТД «Белый город», 2014

© Маланьина Е. С., 2014

* * *

Николай Васильевич Гоголь

И. Ф. Анненский
О формах фантастического у Гоголя
Речь, читанная на годичном акте гимназии Гуревича 15 сентября 1890 года (Отрывок)

…Представителем формы фантастического у Гоголя мы возьмем «Вия». Основной психологический мотив этого рассказа – страх. Страх бывает двоякий: страх перед сильным и страх перед таинственным – мистический страх. Так вот здесь изображен именно мистический страх.

Цель автора, как он сам говорит в примечании, рассказать слышанное предание о Вии как можно проще. Предание действительно передано просто, но если вы подвергнете анализу этот так естественно и свободно развивающийся рассказ, то увидите сложную психическую работу и увидите, как безмерно далеко отстоит он от предания. Поэтическое создание как цветок: прост с виду, а в действительности ведь бесконечно сложнее всякого паровоза или хронометра.

Поэту надо было прежде всего заставить читателя почувствовать тот мистический страх, который послужил психической основой предания. Явление смерти, представление о жизни за гробом всегда особенно охотно расцвечивались фантазией. Мысль и воображение нескольких тысяч поколений пристально и безнадежно устремлялись в вечные вопросы о жизни и смерти, и эта пристальная и безнадежная работа оставила в душе человека одно властное чувство – боязнь смерти и мертвецов. Это чувство, оставаясь в существе своем одинаковым, изменяется бесконечно в формах и группировке тех представлений, с которыми оно связывается. Мы должны быть введены в область если не произведшую предания (корни его часто уходят слишком глубоко), то хоть поддерживающую, питающую его. Гоголь указывает в конце рассказа на руины, воспоминание о смерти Хомы Брута. Вероятно, эти заглохшие и таинственные руины, заросшие лесом и бурьяном, и были именно тем толчком, который побудил фантазию произвести предание о Вии в данной форме. Но, чтобы стать и художественным, предание должно было быть поставлено на почву бытовую и психическую.

Первая часть рассказа, по-видимому, составляет эпизод в рассказе. Но это только по-видимому – на самом деле это органическая часть рассказа. Здесь рисуется нам та среда, в которой поддерживалось и расцвечивалось предание. Среда эта – бурса. Бурса своеобразное status in statu1
Государство в государстве (лат.).

Казачество на школьной скамье, всегда впроголодь, сильное физически, с мужеством, закаленным розгой, страшно равнодушное ко всему, кроме физической силы и удовольствий: наука схоластическая, непонятная, то в виде какого-то несносного придатка к существованию, то переносящая в мир метафизический и таинственный.

С другой стороны, бурсак близок к народной среде: ум его часто под корой учености полон наивных представлений о природе и суеверий; романтические странствования на каникулах еще более поддерживают связь с природой, с простонародьем и легендой.

Хома Брут верит в чертовщину, как Явтух и Дорош2
Явтух и Дорош – персонажи из повести «Вий».

Но он все же человек ученый. Монах, которому всю жизнь виделись ведьмы и нечистые духи, выучил его заклинаниям. Его фантазия воспиталась под влиянием различных изображений адских мук, дьявольских искушений, болезненных видений аскетов и подвижников. В среду наивных мифических преданий в народе он, книжный человек, вносит книжный элемент – предание писаное. Тут видим мы проявление того исконного взаимодействия грамоты и природы, которое создало пестрый мир нашей народной словесности.

Что за человек Хома Брут? Гоголь вообще любил изображать средних заурядных людей, каков этот философ.

Хома Брут молодец, сильный, равнодушный, беспечный, любит плотно поесть и пьет весело и добродушно. Он человек прямой: хитрости у него, когда он, например, хочет отпроситься от своего дела или бежать, довольно наивные. Он и лжет-то как-то не стараясь; в нем нет и экспансивности – он слишком ленив даже для этого. Гоголь с редким мастерством поставил в центр страхов именно этого равнодушного человека: надо было много ужасов, чтобы доконали они Хому Брута и поэт мог развернуть перед своим героем всю страшную цепь чертовщины.

Проследим только, как постепенно сгущается в рассказе чувство страх

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Миргород - 3

Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол,
висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами
школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями
под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг
друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти
в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены
всякою дрянью; как-то: бабками, свистелками, сделанными из перышек,
недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых
один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему
патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишневые розги. Риторы шли
солиднее: платья у них были часто совершенно целы, но зато на лице всегда
почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один
глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь
другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. Философы целою
октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего
не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда
же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший ми-
мо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух.
Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки
с бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за
полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной
материи.
- Паничи! паничи! сюды! сюды! - говорили они со всех сторон. - Ось
бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама
пекла!
Другая, подняв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:
- Ось сусулька! паничи, купите сусульку!
- Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная - и нос
нехороший, и руки нечистые.

Николай Васильевич Гоголь - известнейший русский писатель. Его произведения нам знакомы со школьной скамьи. Все мы помним его «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Мертвые души» и другие знаменитые творения. В 1835 году закончил свою мистическую повесть «Вий» Гоголь. Краткое содержание произведения, изложенное в этой статье, поможет освежить в памяти основные моменты сюжета. Повесть стоит особняком в творчестве писателя. Вий - это древнее славянское демоническое существо. Оно могло убить одним только взглядом. Его образ и воплотил в своей повести Гоголь. Произведение «Вий» в свое время не было оценено по достоинству критиками. Белинский назвал повесть «фантастическою», лишенной полезного содержания. Но сам Николай Васильевич придавал этому произведению большое значение. Он несколько раз его переделывал, удаляя подробности описания ужасных сказочных существ, погубивших главного героя. Повесть была опубликована в сборнике «Миргород».

«Вий», Гоголь (краткое содержание): вступление

Самое долгожданное для бурсаков событие в Киевской семинарии - вакансии, когда все учащиеся отправляются по домам. Они идут домой группами, зарабатывая по дороге духовными песнопениями. Три бурсака: философ Хома Брут, богослов Халява и ритор Тиберий Городец - сбиваются с дороги. Ночью они выходят к заброшенному хутору, где стучатся в первую же избу с просьбой разрешить переночевать. Хозяйка-старуха соглашается их впустить с условием, что они лягут в разных местах. Хому Брута она определяет на ночлег в пустой овечий хлев. Не успев сомкнуть очи, бурсак видит, как к нему входит старуха. Ее взгляд ему кажется зловещим. Он понимает, что перед ним ведьма. Старуха подходит к нему и быстро вскакивает ему на плечи. Не успевает философ опомниться, как он уже летит по ночному небу с ведьмой на спине. Хома пытается шептать молитвы и чувствует, что старуха при этом ослабевает. Выбрав момент, он выскальзывает из-под проклятой ведьмы, садится на нее и начинает охаживать ее поленом. В изнеможении старуха падает на землю, а философ продолжает ее бить. Раздаются стоны, и Хома Брут видит, что перед ним лежит молодая красавица. В страхе он бежит прочь.

«Вий», Гоголь (краткое содержание): развитие событий

Вскоре ректор семинарии призывает к себе Хому и сообщает ему о том, что богатый сотник из дальнего хутора прислал за ним кибитку и шесть здоровых казаков, чтобы отвезти семинариста читать молитвы над усопшей дочерью его, которая вернулась с прогулки избитой. Когда бурсака привозят на хутор, сотник спрашивает его, где он мог познакомиться с его дочерью. Ведь последнее желание панночки - чтобы отходную по ней читал семинарист Хома Брут. Бурсак говорит, что не знает его дочери. Но когда он видит ее в гробу, со страхом отмечает, что это та самая ведьма, которую он охаживал поленом. За ужином жители хутора рассказывают Хоме разные истории про погибшую панночку. Многие из них замечали, что с нею творилась чертовщина. К ночи семинариста отводят в церковь, где стоит гроб, и запирают его там. Подойдя к клиросу, Хома чертит вокруг себя защитный круг и начинает громко читать молитвы. К полночи ведьма встает из гроба и пытается найти бурсака. Защитный круг не дает ей сделать этого. Хома на последнем дыхании читает молитвы. Тут слышится крик петуха, и ведьма возвращается в гроб. Крышка его захлопывается. На следующий день семинарист просит сотника отпустить его домой. Когда тот отказывает ему в этой просьбе, он пытается бежать с хутора. Его ловят и к ночи вновь отводят в церковь и запирают. Там Хома, еще не успев начертить круг, видит, что ведьма вновь встала из гроба и ходит по церкви - ищет его. Она читает заклинания. Но круг опять не дает ей поймать философа. Брут слышит, как бесчисленное войско нечистой силы ломится в церковь. Из последних сил он читает молитвы. Слышится крик петуха, и все исчезает. Утром Хому выводят из церкви седым.

«Вий», Гоголь (краткое содержание): развязка

Настала пора третьей ночи чтения молитв семинаристом в церкви. Все тот же круг защищает Хому. Ведьма неистовствует. ворвавшись в церковь, пытается найти и схватить бурсака. Последний продолжает читать молитвы, стараясь не смотреть на духов. Тогда ведьма кричит: «Приведите Вия!» Тяжело шагая, в церковь входит приземистое чудовище с большими веками, прикрывающими ему глаза. Внутренний голос твердит Хоме, что смотреть на Вия нельзя. Чудовище требует, чтобы ему открыли веки. Нечисть бросается выполнять это приказание. Семинарист, не удержавшись, бросает взор на Вия. Тот замечает его и указывает на него железным пальцем. Вся нечистая сила бросается на Хому, который тут же испускает дух. Слышится крик петуха. Чудовища бросаются прочь из церкви. Но это уже второй крик, первый они не слышали. Уйти нечистая сила не успевает. Церковь так и остается стоять с завязнувшей в щелях нечистой силой. Больше сюда уже никто не придет. После всех этих событий Халява и Тиберий Городец, узнав о тяжелой участи Хомы, поминают душу ушедшего. Они заключают, что он погиб от страха.

Произведение «Вий» не входит в обязательную программу по изучению литературы в общеобразовательных школах. Но нам оно очень интересно. В атмосферу древних сказочных легенд позволяет погрузиться эта мистическая повесть (здесь приведен ее краткий пересказ). «Вий» Гоголь написал более полутора веков назад. Тогда произведение вызвало немало толков и разговоров. В наше время его читают с не меньшим трепетом.

Николай Васильевич Гоголь

Вий

Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как-то: бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишневые розги. Риторы шли солиднее: платья у них были часто совершенно целы, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. Философы целою октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух.

Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки с бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи.

– Паничи! паничи! сюды! сюды! – говорили они со всех сторон. – Ось бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама пекла!

Другая, подняв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:

– Ось сусулька! паничи, купите сусульку!

– Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная – и нос нехороший, и руки нечистые…

Но философов и богословов они боялись задевать, потому что философы и богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью

По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам, находившимся в низеньких, довольно, однако же, просторных комнатах с небольшими окнами, с широкими дверьми и запачканными скамьями. Класс наполнялся вдруг разноголосными жужжаниями: авдиторы выслушивали своих учеников; звонкий дискант грамматика попадал как раз в звон стекла, вставленного в маленькие окна, и стекло отвечало почти тем же звуком; в углу гудел ритор, которого рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайней мере, философии. Он гудел басом, и только слышно было издали: бу, бу, бу, бу… Авдиторы, слушая урок, смотрели одним глазом под скамью, где из кармана подчиненного бурсака выглядывала булка, или вареник, или семена из тыкв.

Когда вся эта ученая толпа успевала приходить несколько ранее или когда знали, что профессора будут позже обыкновенного, тогда, со всеобщего согласия, замышляли бой, и в этом бою должны были участвовать все, даже и цензора, обязанные смотреть за порядком и нравственностию всего учащегося сословия. Два богослова обыкновенно решали, как происходить битве: каждый ли класс должен стоять за себя особенно или все должны разделиться на две половины: на бурсу и семинарию. Во всяком случае, грамматики начинали прежде всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на возвышениях наблюдать битву. Потом вступала философия с черными длинными усами, а наконец и богословия, в ужасных шароварах и с претолстыми шеями. Обыкновенно оканчивалось тем, что богословия побивала всех, и философия, почесывая бока, была теснима в класс и помещалась отдыхать на скамьях. Профессор, входивший в класс и участвовавший когда-то сам в подобных боях, в одну минуту, по разгоревшимся лицам своих слушателей, узнавал, что бой был недурен, и в то время, когда он сек розгами по пальцам риторику, в другом классе другой профессор отделывал деревянными лопатками по рукам философию. С богословами же было поступаемо совершенно другим образом: им, по выражению профессора богословия, отсыпалось по мерке крупного гороху, что состояло в коротеньких кожаных канчуках.

В торжественные-дни и праздники семинаристы и бурсаки отправлялись по домам с вертепами. Иногда разыгрывали комедию, и в таком случае всегда отличался какой-нибудь богослов, ростом мало чем пониже киевской колокольни, представлявший Иродиаду или Пентефрию, супругу египетского царедворца. В награду получали они кусок полотна, или мешок проса, или половину вареного гуся и тому подобное.

Весь этот ученый народ, как семинария, так и бурса, которые питали какую-то наследственную неприязнь между собою, был чрезвычайно беден на средства к прокормлению и притом необыкновенно прожорлив; так что сосчитать, сколько каждый из них уписывал за вечерею галушек, было бы совершенно невозможное дело; и потому доброхотные пожертвования зажиточных владельцев не могли быть достаточны. Тогда сенат, состоявший из философов и богословов, отправлял грамматиков и риторов под предводительством одного философа, – а иногда присоединялся и сам, – с мешками на плечах опустошать чужие огороды. И в бурсе появлялась каша из тыкв. Сенаторы столько объедались арбузов и дынь, что на другой день авдиторы слышали от них вместо одного два урока: один происходил из уст, другой ворчал в сенаторском желудке. Бурса и семинария носили какие-то длинные подобия сюртуков, простиравшихся по сие время: слово техническое, означавшее – далее пяток.

Самое торжественное для семинарии событие было вакансии – время с июня месяца, когда обыкновенно бурса распускалась по домам. Тогда всю большую дорогу усеивали грамматики, философы и богословы. Кто не имел своего приюта, тот отправлялся к кому-нибудь из товарищей. Философы и богословы отправлялись на кондиции, то есть брались учить или приготовлять детей людей зажиточных, и получали за то в год новые сапоги, а иногда и на сюртук. Вся ватага эта тянулась вместе целым табором; варила себе кашу и ночевала в поле. Каждый тащил за собою мешок, в котором находилась одна рубашка и пара онуч. Богословы особенно были бережливы и аккуратны: для того чтобы не износить сапогов, они скидали их, вешали на палки и несли на плечах, особенно когда была грязь. Тогда они, засучив шаровары по колени, бесстрашно разбрызгивали своими ногами лужи. Как только завидывали в стороне хутор, тотчас сворочали с большой дороги и, приблизившись к