Ерохина Елена

Реферат "Марина Цветаева: личность, судьба, творчество" выполнила ученица 9 класса Ерохина Елена. Елена постаралась наиболее полно раскрыть тему реферата. В нем отображена личность Марины Цветаевой, ее личная судьба, ее отношение к поэзии других авторов, ее творчество.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Марина Цветаева: личность,судьба,творчество.

Введение

Рубеж XIX и XX веков-важная страница в жизни литературы,связанная с великими именами,такими как Бальмонт,Брюсов,Гумелев,Ахматова, Есенин. Это поэты «серебряного века», создавшие новую концепцию мира и человека в этом мире. Поэзия того времени изумляет своим многоцветием и многоголосием. Представители появившихся литературных течений (акмеизм, футуризм, символизм) провозглашали освобождение поэзии от многозначности образов, утверждали индивидуальность восприятие мира каждым отдельным человеком, отрицали «серость и убогость» быта. Критерием познания мира они считали внутренний духовный опыт человека. Творчество поэтов «серебряного века» отличается глубиной мысли, мастерством слова, умением осмыслить жизнь духа, историко-литературной и общественно-гражданской проблематикой их произведений. К гениальному поэту «серебряного века» относится и М.И.Цветаева, которая однажды сказала: « Я не верю стихам, которые-льются. Рвутся – да!» Мне нравится поэзия Цветаевой. Сила её стихотворений, как мне кажется, не в зрительных образах, а в завораживающем потоке постоянно меняющихся ритмов,она вечно ищущий истины поэт, метущийся дух, поэт предельной правды чувства, яркое и неповторимое дарование.

Судьба,личность,творчество

Московское детство.

Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября 1892 года в Москве. Ее отец, Иван Владимирович Цветаев, известный искусствовед, филолог, профессор Московского университета, директор Румянцевского музея и основатель Музея изящных искусств на Волхонке (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина), происходил из семьи священника Владимирской губернии. Иван Владимирович рано овдовел, и свою первую жену, Варвару Дмитриевну Иловайскую, дочь крупного историка, от которой у него осталось двое детей – сын Андрей и дочь Валерия – не переставал любить всю оставшуюся жизнь. Это постоянно чувствовали его дочери от второго брака – Марина и Анастасия. Впрочем, он был нежно привязан к своей второй жене Марии Александровне Мейн. Она, женщина романтическая, самоотверженная, расставшись с любимым человеком, вышла замуж, чтобы заменить осиротевшим детям мать. Мария Александровна происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была натурой художественной, талантливой пианисткой, учившейся у Рубинштейна. Ася, младшая дочь в своих «Воспоминаниях» писала: «Детство наше полно музыкой. У себя на антресолях мы засыпали под мамину игру, доносившуюся снизу, из залы, игру блестящую и полную музыкальной страсти. Всю классику мы, выросши, узнавали как «мамино» - «это мама играла…». Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуман, Шопен, Григ… под звуки музыки мы уходили в сон». Посвятив себя семье, Мария Александровна стремилась передать детям все, что почитала сама: поэзию, музыку, старую Германию, «Ундину», презрение к физической боли, культ святой Елены, «с одним против всех, с одним без всех». Отверженность и мятежность, сознание возвеличенности и избранничества, любовь к поверженным стали определяющими моментами воспитания, которые сформировали облик Цветаевой. «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом», - напишет она в автобиографическом очерке «Мать и музыка»(1934). Благодарным воспоминанием о родителях будут посвящены и другие очерки Марины Цветаевой: «Сказка матери»(1934 год), «Отец и его музей»(1933).

Счастливая пора детства, связанная с рождественскими елками, рассказами матери, волшебством книжных открытий и человеческих встреч, проходившая в уютном старом доме в Трехпрудном переулке у Патриарших прудов, была прервана неожиданной болезнью матери. Мария Александровна заболела чахоткой, ее здоровье требовало теплого и мягкого климата, и осенью 1902 года семья Цветаевых уезжает за границу. Они живут в Италии, Швейцарии, Германии, Марина продолжает образование в католических пансионах Лозанны и Фейбуга. Величественность швейцарских Альп и сказочность германского Шварцвальда навсегда останутся в памяти Цветаевой. 1905 год семья Цветаевых проводит в Крыму, где Марина пережила юношеское увлечение революционной романтикой – кумиром той поры был лейтенант Шмидт. Летом 1906 года Цветаевы уезжают в старинный городок Тарусу на Оке, где обычно проводили летние месяцы. Там в июле, так и не выздоровев, Мария Александровна скончалась. Горечь этой утраты никогда не изгладится в душе Марины:

С ранних лет нам близок, кто печален,

Скучен смех и чужд домашний кров…

Наш корабль не добрый миг отчален

И плывет по воле всех ветров!

Все бледней лазурный остров – детство,

Мы одни на палубе стоим.

Видно грусть оставила в наследство

Ты, о мама, девочкам своим!

(«Маме»)

Становление поэта

Осенью 1906 года она по собственной воле поступила в интернат при московской частной гимназии, предпочитая жить среди чужих людей, но не в стенах осиротевшего дома в Трехпрудном. она много и беспорядочно читает, отличаясь в гимназии не столько усвоением предметов обязательной программы, сколько широтой своих культурных интересов. Она увлекается Гёте, Гейне и немецкими романтиками, историей Наполеона и его несчастного сына, герцога Рейхштадского, героем пьесы Э. Ростана «Орленок», которую Цветаева перевела (перевод не уцелел), искренностью исповедального «Дневника» своей современницы, рано умершей художницы, Марии Башкирцевой, Лесковым и Аксаковым, Державиным, Пушкиным и Некрасовым. Своими любимыми книгами позже она назовет: «Нибелунгов», «Илиаду» и «Слово о полку Игореве», любимыми стихами – «К морю» Пушкина, «Свидание» Лермонтова, «Лесной царь» Гёте. Цветаева рано ощутила свою самостоятельность во вкусах и привычках, и всегда отстаивала это свойство своей натуры в дальнейшем. Она была диковата и дерзка, застенчива и конфликтна, за пять лет она поменяла три гимназии.

В 1909 году шестнадцатилетняя Цветаева самостоятельно совершает поездку в Париж, где в Сорбонне слушает курс старо-французской литературы. Летом 1910 года вместе с отцом Марина и Ася едут в Германию. Они живут в местечке Вайсер Хирш, недалеко от Дрездена, в семье пастора, пока Иван Владимирович собирает в музеях Берлина и Дрездена материалы для будущего музея на Волхонке. А осенью того же года Марина Цветаева, еще ученица гимназии, выпускает на собственные средства сборник стихов «Вечерний альбом».

Писать стихи Цветаева начала еще в шестилетнем возрасте, причем не только по-русски, но и по-французски и по-немецки, затем ведет дневник, пишет рассказы. Появившийся в цветаевской семье поэт Эллис (псевдоним Л.Л. Кобылинского) способствовал знакомству Марины с творчеством московских символистов. Символизм- литературное направление, для него характерно утверждение индивидуальности восприятия мира и установка на вызывание при помощи символики эмоциональной реакции читателя. Стихотворения символистов были устремлены к идеальному и мистическому (Сологуб,Блок,Брюсов,Цветаева). Она посещала издательство «Мусагет», слушала «танцующие» лекции Белого, ее влекла и одновременно отталкивала личность и поэзия Валерия Брюсова, она мечтала войти в этот малознакомый, но притягательный мир. И свой первый сборник она, не раздумывая, посылает Брюсову, Волошину, в издательство «Мусагет» с «просьбой посмотреть». Прямота, правдивость и искренность во всем до конца всю жизнь были для Цветаевой источниками радости и горя. Позже она четко сформулирует жизненный принцип, которому бессознательно следовала с детских лет: «Единственная обязанность на земле человека – правда всего существа». На сборник последовали благосклонные отзывы Брюсова, Гумилева, Волошина и других. Брюсов отметил дневниковую непосредственность, выделяющую автора из среды приверженцев крайностей эстетизма и отвлеченного фантазирования, и некоторую «пресность» содержания, (чем задел самолюбие Цветаевой), отзыв Волошина был исполнен благожелательности к «юной и неопытной книге». Он даже счел необходимым посетить юную Цветаеву у нее дома, и после серьезной и содержательной беседы о поэзии начинается, несмотря на большую разницу в возрасте, их длительная дружба. До революции она часто гостила у него в Коктебеле, а позже она вспоминала об этих посещениях пустынного тогда уголка Восточного Крыма как о самых счастливых днях в своей жизни.

В своей первой книге Цветаева приглашала читателей в страну счастливого детства, прекрасную, хотя и не всегда безоблачную. Все стихи сборника объединяет ориентация на романтическое видение мира глазами ребенка. Это отразилось и в названии вымышленного издательства «Оле-Лукойе», по имени андерсеновского сказочного героя, навевающего детям сказочные сны. Полудетские «впечатления бытия» лишь условно делятся на разделы: «Детство», «Любовь», «Только тени». В них наивно, но непосредственно и искренне отражены основные мотивы ее будущего творчества: жизнь, смерть, любовь, дружба… Однако уже в этом сборнике есть стихи, в которых слышится голос не просто талантливого ребенка – но поэта. Ее лирическая героиня в стихотворении «Молитва» исполнена лихорадочной любви к жизни, любви, жаждущей абсолюта:

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой

…………………………………..

Люблю и крест, и шелк, и краски,

Моя душа мгновений след…

Ты дал мне детство – лучше сказки

И дай мне смерть – в семнадцать лет!

Не окончив гимназии, весной 1911 года Цветаева уехала в Коктебель к Волошину. Здесь она познакомилась с Сергеем Эфроном, круглым сиротой, сыном революционеров-народников. В январе 1912 года она выходит за него замуж и выпускает посвященный ему второй сборник стихов – «Волшебный фонарь». Стихотворения этого сборника продолжали избранную в начале тему детства, перепевали старые мотивы. Неудивительно, что реакция критиков была более чем сдержана. Акмеисты, участники «Цеха поэтов», С. Городецкий и Н. Гумилёв удостоили книгу Цветаевой несколькими неодобрительными отзывами, а Брюсов выразил явное разочарование. Задетая критическими отзывами, Цветаева заносчиво писала: «будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Действительно, она никогда не связала себя ни с одной литературной группировкой, не стала приверженкой ни одного литературного направления. В ее понимании поэт всегда должен быть уединен. «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие», - утверждала она. На отзыв же Брюсова Цветаева ответила стихотворением:

Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,

Не звезда! Я забыла об этом!

Что поэзия Ваша из книг

И из зависти критика. Ранний старик,

Вы опять мне на миг

Показались великим поэтом…

(«В.Я. Брюсову», 1912)

В сентябре 1912 года у Цветаевой родилась дочь Ариадна, Аля, к которой будут обращены многочисленные стихотворения.

Все будет тебе покорно,

И все при тебе – тихи.

Ты будешь как я

; - бесспорно –

И лучше писать стихи…

(«Але», 1914)

Стихотворение, посвящается Ариадне. Когда я впервые начала знакомство с лирическими произведениями М.И.Цветаевой, мне открылся совершенно новый мир материнской любви. Почему? Потому что я очень люблю свою маму, люблю детей и еще потому что когда-нибудь сама буду матерью. Мать(Марина) и дочь(Ариадна) были связаны крепкими и чуткими узами. И когда я читала стихотворение, посвященное Ариадне, мне приходила мысль о том, что эта тема – грань в поэзии Цветаевой, где ближе всего соприкасаются ее жизнь и творчество. Как мне кажется, это ключевая тема во всем её творчестве. я провела небольшое исследование, и вот, что у меня получилось.

Тема материнства, как никакая другая, тесно переплетена с биографией Цветаевой, а значит, лирическая героиня наиболее близка поэтессе.

Тема дома, детства, матери доминировали всегда в лирике Цветаевой (стихи о маме, родном доме, о себе-ребенке). Родилась Ариадна – это новый толчок теме материнства. Цветаева, став матерью, сохранила детское, восторженное восприятие мира: её дитя – это чудо, божий дар. Она чувствует тревогу и ответственность за детскую жизнь (1912г). Чуть позже она станет писать о дочери, как о сестре, подруге. Но всегда мать и дочь-единое целое.

Тема детства будет продолжена Цветаевой и в 30-х годах. Это небольшое исследование помогло мне понять ее как человека и поэта.

Я прочитала ее стихотворение «Ты будешь невинной, тонкой» (1914г), где Цветаева предстает пророчицей. Это стих-колыбельная, которую молодая мама поет своей дочери. Прошлое перетекает в будущее, образуя как бы знак бесконечности, а связка между этими временными пластами слово «сейчас» и она, сивилла (?)…

Аля – главная героиня предсказания. Она путешествует во времени от античности («стремительная амазонка») в средние века («пленительная госпожа»), далее в новое время («царица балла»). Цветаева наделит свою дочь бессмертием и воинственностью («и многих пронзит, царица, насмешливый твой клинок»). Она очень похожа на дочь Зевса («все будет тебе покорно и все при тебе тихи»…). Она величественна и прекрасна, как Афина Паллада, защищена шлемом и вооружена клинком. Но вместо оружия - острый ум («насмешливый твой клинок»), а шлем – это красота («и косы свои, пожалуй, ты будешь носить как шлем»). Действительно, этого соответствия Ариадна потом добьется благодаря вере стараниям матери. В шесть лет дочь напишет: «Моя мать очень странная, она не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребенка, а Марина маленьких детей не любит». С моей точки зрения, в этом случае Марина Цветаева просто не любила баловать детей, не любила несамостоятельности в них. Её очень привлекла чистота детских душ. Она называет дочь «тонкой», «невинной», «лебеденок», глаза девочки – « пресветлые два провала в небесную бездну». Цветаева пыталась поднять Алю до уровня своего сознания, потому что дочь для неё – подруга, поэтому Ариадна называла мать по имени: «Марина». Но почему же в стихотворении Аля смотрит на поэтессу и на людей сверху вниз («дом не земля, а небо», мать не Цветаева, а искусство вообще…», « ты будешь царицей … молодых поэм»). Цветаева – мать считает своего ребенка воплощением всего лучшего (как и всякая мать). Но тем не менее, поэтесса понимает, что мать и дочь очень похожи: «гордость и робость» (сильный и властный характер-бездействие), утонченность души («пленительная госпожа»).

Можно сделать вывод: рисуя образ дочери, Цветаева говорит о себе. «Все», «всех», «многих» - это максимализм поэтессы, ее требования «непомерно много с себя с близких» нашли отражение и в характере дочери.

Цветаева М.И. с детства была немного своенравна и иногда не находила общего языка с матерью, видевшей в свою очередь отражение своей натуры в девочке. Матери казалось, что похожесть характеров принесет Марине несчастье, поэтому старалась укротить и выравнить дочь. Борьба за индивидуальность, за собственное «я» и отделило Марину от всего мира, поэтому, став матерью, поэтесса старалась, чтобы Ариадна не стало «чужой» в сознании. Это и будет самой главной целью в воспитании дочери. Окружив заботой, любовью, пониманием, Цветаева верила в то, что она и Ариадна – одно целое.

В стихотворении «Четвертый год» (1916) Цветаева уже по-другому смотрит на дочь. Девочка повзрослела, проявляет характер («руки скрещены», «рот нем», «брови сдвинуты-Наполеон!», «ты наблюдаешь Кремль»). Умаляет ли это сравнение с Бонапартом достоинства дочери? Нет. Цветаева была «влюблена в Наполеона», и такое сопоставление лишь подтверждает любовь матери к ребенку, хотя она не потакала слабостям Ариадны, а становилась к ней все критичнее. Когда Ариадна повзрослела, вспоминала, что нарисованного ею человечка мать назвала уродом, призывая к старанию.

Позже образ Кремля как символа Москвы, «город сердца» Цветаевой тесно переплетается с образом Али. Поэтесса говорит о том, что именно в Москве Ариадне придется «зоревать и горевать», «принимая венец» («Стихотворение о Москве»).

Лирическая героиня Цветаевой в стихотворении «Четвертый год» терзается душевными переживаниями («Письма читать дерзкие», «рот кусать», «смертельно виски сжимать»). Она как бы чувствует будущие страдания дочери, поэтому старается её не допустить в мир взрослых. Поэтесса призывает своего «лебедёнка» идти вперёд мимо «церквей, ворот, дворцов», не сдаваясь. Стихотворение заканчивается картиной ледохода. Ледоход- это символ непрерывного потока времени: холодный, жесткий, опасный. Но он пройдёт, нужно только выстоять.

У М. Цветаевой есть целый цикл работ, посвященных Ариадне и младшим детям: Ирине и Георгию. Стихотворения, посвященные старшей дочери жизнерадостны. Цветаева-мать предсказывала первенцу счастливую судьбу, и она не ошиблась: Аля проявила себя как замечательный художник, переводчик, поэт. «Я прожила свою жизнь!,- позже напишет Ариадна Сергеевна,- нельзя назвать это жизнью: гонения, репрессии, лагеря…». Дочь издает последний сборник матери «Мой Пушкин», переводы «Просто сердце».

В августе 1913 года скончался отец Марины Цветаевой – Иван Васильевич. Несмотря на утрату, эти годы, ознаменованные семейной устроенностью, множеством встреч, душевным подъемом, станут самыми счастливыми в ее жизни. Сдержанность, с которой критика встретила ее вторую книгу, заставляет Цветаеву задуматься над своей поэтической индивидуальностью. Ее стих становится более упругим, в нем появляется энергия, ясно ощущается стремление к краткой, выразительной манере. Стремясь логически выделить слово, Цветаева использует шрифт, знак ударения, а так же свободное обращение с паузой, что выражается в многочисленных тире, усиливающих экспрессивность стиха. В неопубликованном сборнике «Юношеские стихотворения», объединявшем стихотворения 1913 – 1914 годов, заметно особое внимание Цветаевой к детали, бытовой подробности, приобретающей для нее особое значение. Цветаева реализует принцип, заявленный ей в предисловии к сборнику «Из двух книг»: «Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Но не только жест – форму руки, его кинувшей»; не только вздох – и вырез губ, с которых он, легкий, слетел. Не презирайте внешнего!..» эмоциональный напор, способность выразить словом всю полноту чувств, неустанное внутреннее душевное горение, наряду с дневниковостью, становятся определяющими чертами ее творчества. Говоря о Цветаевой, Ходасевич отмечал, что она «словно так дорожит каждым впечатлением, каждым душевным движением, что главной ее заботой становится – закрепить наибольшее число их в наиболее строгой последовательности, не расценивая, не отделяя важного от второстепенного, ища не художественной, но, скорее, психологической достоверности. Ее поэзия стремится стать дневником…»

В мятущейся и страстной душе Цветаевой постоянно происходит диалектическая борьба между жизнью и смертью, верой и безверием. Она переполнена радостью бытия и в то же время ее мучают мысли о неизбежном конце жизни, вызывающие бунт, протест:

Я вечности не приемлю!

Зачем меня погребли?

Я так не хотела в землю

С любимой своей земли.

В письме к В.В. Розанову Цветаева писала с присущей ей откровенностью и желанием высказаться до конца: «…я совсем не верю существование Бога и загробной жизни.

Отсюда – безнадежность, ужас старости и смерти. Полная неспособность природы – молиться и покоряться. Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жажда жить.

Все, что я сказала – правда.

Может быть, вы меня из-за этого оттолкнете. Но ведь я не виновата. Если Бог есть – он ведь создал меня такой! И если есть загробная жизнь, я в ней, конечно, буду счастливой».

Цветаева уже начинает осознавать себе цену, предвидя, однако, что ее время придет не скоро, но придет обязательно:

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я поэт…

………………………………………..

…Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

моим стихам, как драгоценным винам,

настанет свой черед.

(«Моим стихам, написанным так рано…», 1913)

Московская тема

Переломной в ее творческой судьбе стала поездка зимой 1916 года в Петроград – Петербург Блока и Ахматовой – с которыми она мечтала встретиться и … не встретилась. После этой поездки Цветаева осознает себя московским поэтом, соревнующимся с петроградскими сородичами по ремеслу. Она стремится воплотить в слове свою столицу, стоящую на семи холмах, и подарить любимый город своим любимым петербургским поэтам: Блоку, Ахматовой, Мандельштаму. Так возникает цикл «Стихи о Москве» и строки, обращенные к Мандельштаму:

Из рук моих – нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат

(«Из рук моих – нерукотворный град…»)

Любовью к «златоустой Анне всея Руси», желанием подарить ей «что-то вечнее любви» объясняет Цветаева возникновение цикла «Ахматовой»

И я дарю тебе свой колокольный град,

Ахматова! – и сердце свое в придачу.

(«О муза плача, прекраснейшая из муз!»)

Таким же страстным монологом влюбленности предстает и цикл «Стихи к Блоку», с которым Цветаева не была лично знакома и мельком, не обменявшись с ним не единым словом, увидит только однажды, в мае 1920 года. Для нее Блок – символический образ поэзии. И хотя разговор ведется на «ты», видно, что Блок для нее не реально существующий поэт, несущий в своей душе сложный, беспокойный мир, а мечта, созданная романтическим воображением (характерны эпитеты, которыми Цветаева его наделяет: «нежный призрак», «рыцарь без укоризны», «снежный лебедь» и другие). Удивительно звучание стихов этого цикла:

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке,

Одно – единственное движение губ,

Имя – твое – пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту…

(«Имя твое – птица в руке»)

В это же время в стихах Цветаевой появляются дотоле ей не свойственные фольклорные мотивы, распевность и удаль русской песни, заговора, частушки:

Отмыкала ларец железный,

Вынимала подарок слезный, -

С крупным жемчугом перстенек,

С крупным жемчугом…

(«Отмыкала ларец железный»)

Революция

Ни Февральскую, ни Октябрьскую революции Цветаева близко не приняла. Однако с весны 1917 года наступает трудной период в ее жизни. «Из истории не выскочишь», - скажет она позднее. Жизнь на каждом шагу диктовала свои условия. Беззаботные времена, когда можно было заниматься тем, чем хотелось, уходили в прошлое. Цветаева пытается уйти от внешней жизни в стихи, и, несмотря на тяготы быта, период с 1917 по 1920 годы станет исключительно плодотворным в ее жизни. За это время она написала более трехсот стихотворений, шесть романтических пьес, поэму-сказку «Царь-Девица».

В апреле 1917 года Цветаева родила вторую дочь. Сначала она хотела назвать ее Анной в честь Ахматовой, но потом передумала и назвала Ириной: «ведь судьбы не повторяются».

А жить в Москве становится все труднее и в сентябре Цветаева уезжает в Крым к Волошину. В разгар октябрьских событий она возвращается в Москву и вместе с Сергеем Эфроном вновь отправляется в Коктебель, оставив в Москве детей. Когда же через некоторое время она приезжает за ними, вернуться в Крым оказывается невозможно. Начинается ее долгая разлука с мужем, вступившем в ряды армии Корнилова.

Цветаева стоически переносила разлуку и становившиеся все более тяжелыми бытовые условия. Она ездит осенью 1918 года под Тамбов за продуктами, пытается работать в Наркомнаце, откуда через полгода, будучи не в силах постигнуть то, что от нее требовали, ушла, поклявшись никогда не служить. В самое тяжелое время, осенью 1919 года, чтобы прокормить дочерей, отдала их в Кунцевский детский приют. Вскоре тяжело заболевшую Алю пришлось забрать домой, а в феврале двадцатого умерла от голода маленькая Ирина.

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую –

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –

Яростными – как могла! –

Старшую у тьмы выхватывая –

Младшей не уберегла.

(«две руки, легко опущенные», 1920)

Цветаева всегда оставалась вне политики. Она, как и Волошин, была «над схваткой», осуждала братоубийственную войну. Однако после поражения Добровольческой армии исторические и личные потрясения, слившись воедино (уверенность в гибели дела, которому служил Сергей Эфрон, а также уверенность в смерти его самого), вызвали в творчестве Цветаевой ноту высокого трагического звучания: «Добровольчество – это добрая воля к смерти». В сборнике «Лебединый стан» со стихами о героическом и обреченном пути Добровольческой армии меньше всего было политики. В е стихах звучит тоска по идеальному и благородному воину, они заполнены отвлеченной патетикой и мифотворчеством. «Прав, раз обижен», - станет девизом Цветаевой, романтическая защита побежденных, а не политика движет ее пером:

Белая гвардия, путь твой высок:

Черному делу – грудь и висок.

Божье да белое твое дело:

Белое тело твое – в песок

(«Белая гвардия, путь твой высок», 1918)

«России меня научила Революции» - так объясняла Цветаева появление в своем творчестве неподдельных народных интонации. Народная, или, как говорила Цветаева, «русская» тематика, проявившаяся в ее творчестве еще в 1916 году, с каждым годом все больше избавлялась от литературности, становилась более естественной. Интерес Цветаевой к русским поэтическим истокам проявился в цикле о Стеньке Разине, стихах «Простите меня, мои горы!..», «Полюбил богатый – бедную», «А плакала я уже бабьей…» и других. Она обращается к большим жанрам, и эпическая поэма «Царь-Девица» (осень 1920) открывает ряд русских эпических произведений Цветаевой. Вслед за ней последовала поэма «Егорушка» о чудесных деяниях устроителя земли русской Егории Храбром, целиком сочиненных самой Цветаевой, затем небольшая поэма «Переулочки» (1922). Весной 1922 года Цветаева начинает работать 6над своей самой значительной из «русских» поэм «Молодец», законченной уже в эмиграции, в Чехии. Древняя Русь предстает в стихах и поэмах Цветаевой как стихия буйства, Своеволия и безудержного разгула души. Ее Русь поет, причитает, пляшет, богомольствует и кощунствует во всю ширь русской натуры.

Берлин. Эмиграция .

В мае 1922 года Цветаева добивается разрешения на выезд за границу. Некоторое время она живет в Берлине, где ей помог устроиться в русском пансионе Эренбург. В Берлине, недолговечном центре русской эмиграции, куда благодаря дружественным отношениям между Германией и Россией часто приезжали и советские писатели, Цветаева встретилась с Есениным, которого немного знала раньше, и подружилась с Андреем Белым, сумев его поддержать в трудный для него час. Здесь завязалось ее эпистолярное знакомство с Борисом Пастернаком, под сильным впечатлением от его книги «Сестра моя жиз6нь».

Два с половиной месяца, проведенные в Берлине, оказались очень напряженными и человечески, и творчески. Цветаева успела написать более двадцати стихотворений, во многом не похожих на прежние. Среди них цикл «Земные предметы», стихотворения «Берлину», «Есть час на те слова…» и другие. Ее лирика становится более усложненной, она уходит в тайные зашифрованные интимные переживания. Тема вроде бы остается прежней: любовь земная и романтическая, любовь вечная, - но выражение иное.

Помни закон:

Здесь не владей!

Чтобы потом – в Граде Друзей:

В этом пустом,

В этом крутом

Небе мужском –

Сплошь золотом –

В мире где реки вспять,

На берегу реки,

В мнимую руку взять

Мнимость другой руки

В августе Цветаева уехала в Прагу к Эфрону. В поисках дешевого жилья они кочуют по пригородам: Макропосы, Иловищи, Вшеноры – деревни с первобытными условиями жизни. Всей душой Цветаева полюбила Прагу, город, вселявший в нее вдохновение, в отличие от не понравившегося ей Берлина. Трудная, полунищенская жизнь в чешских деревнях компенсировалась близостью к природе – вечной и неизменно возвышающейся над «земными низостями дней» - пешими прогулками по горам и лесам, дружбой с чешской писательницей и переводчицей

А.А. Тесковой (их переписка после отъезда Цветаевой во Францию составила отдельную книгу, вышедшую в Праге в 1969 году).

Самой заветной цветаевской темой стала любовь – понятие для нее бездонное, вбирающее в себя бесконечные оттенки переживаний. Любовь многолика – можно влюбиться в собаку, ребенка, дерево, собственную мечту, литературного героя. Любое чувство, кроме ненависти и безразличия составляет любовь. В Чехии Цветаева дописывает поэму «Молодец», о могучей, всепобеждающей силе любви. Свою идею о том, что любовь это всегда лавина страстей, обрушивающаяся на человека, которая неизбежно оканчивается разлукой, она воплотила в «Поэме горы» и «Поэме конца», вдохновленных бурным романом с К.Б. Раздевичем. Ему же посвящены цикл «Овраг», стихотворения «Люблю, но мука еще жива…», «Древняя тщета течет по жилам…» и другие.

В лирике Цветаевой того времени отразились и другие волновавшие ее чувства – разноречивые, но всегда сильные. Страстные, щемящие стихи выражают ее тоску по родине («Рассвет на рельсах», «Эмигрант»). Письма к Пастернаку сливаются с лирическими обращениями к нему («Провода», «Двое»). Описания пражских окраин («Заводские») и отголоски собственных кочевий с квартиру на квартиру соединяются в тоску от неизбывной нищеты. Она продолжает размышлять над особой судьбой поэта (цикл «Поэт»), над его величием и беззащитностью, могуществом и ничтожеством в мире «где насморком назван – плач»:

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире где наичернейший – сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

В мире мер?!

(!Что же мне делать, слепцу и пасынку…», 1923)

1 февраля 1925 года у Цветаевой родился сын Георгий, о котором она давно мечтала, в семье его будут звать Мур. Через месяц она начала писать последнее в Чехословакии произведение – поэму «Крысолов», названную «лирической сатирой». В основу поэмы легла средневековая легенда о флейтисте из Гаммельна, который избавил город от нашествия крыс, заманив их своей музыкой в реку, а когда не получил обещанной платы с помощью той же флейты выманил из города всех малолетних детей,. Увел их на гору, где их поглотила разверзшаяся под ними бездна. На этот внешний фон Цветаева накладывает острейшую сатиру, обличающую всякие проявления бездуховности. Крысолов-флейтист – олицетворяет поэзию, крысы (отъевшиеся мещане) и жители города (жадные бюргеры) – разлагающий душу быт. Поэзия мстит не сдержавшему свое слово быту, музыкант уводит под свою чарующую музыку детей и топит их в озере, даруя им вечное блаженство.

Осенью 1925 года Цветаева, устав от убогих деревенских условий и перспективы растить сына «в подвале», перебирается с детьми в Париж. Ее муж должен был через несколько месяцев окончить учебу и присоединиться к ним. В Париже и его пригородах Цветаевой суждено прожить почти четырнадцать лет.

Жизнь во Франции не стала легче. Эмигрантское окружение не приняло Цветаевой, да и сама она часто шла на открытый конфликт с литературным зарубежьем. С.Н. Андроникова-Гальперн вспоминала, что «эмигрантские круги ненавидели ее за независимость, неотрицательное отношение к революции и любовь к России. То, что она не отказывалась ни от революции, ни от России, бесило их». Цветаева ощущала себя ненужной и чужой, и в письмах к Тесковой, забыв о былых невзгодах, с нежностью вспоминала Прагу.

Весной 1926 года через Пастернака состоялось заочное знакомство Цветаевой с Райнером Мария Рильке, перед которым она издавна преклонялась. Так зародился эпистолярный «роман троих» – «Письма лета 1926 года». Испытывая творческий подъем, Цветаева пишет посвященную Пастернаку поэму «С моря», ему же и Рильке она посвящает «Попытку комнаты». Тогда же она создает поэму «Лестница», в которой нашла выражение ее ненависть к «сытости сытых» и «голоду голодных». Смерть в конце 1926 года так и не увиденного Рильке глубоко потрясла Цветаеву. Она создает стихотворение-реквием, плач по родному поэту «Новогоднее», затем «Поэму Воздуха», в которой размышляет о смерти и вечности.

А в лирике Цветаева все чаще выступает обличительницей духовного оскудения буржуазной культуры, пошлости окружающей ее обывательской среды.

Кто – чтец? Старик? Атлет?

Солдат? – Ни черт, ни лиц,

Ни лет. Скелет – раз нет

Лица: газетный лист!

…………………………………

Что для таких господ –

Закат или рассвет?

Глотатели пустот,

Читатели газет!

(«Читатели газет»)

Меняется поэтический язык Цветаевой, обретшей некое высокое косноязычие. Все в стихе подчиняется пульсирующему вспыхивающему и внезапно обрывающемуся ритму. Смелое, порывистое дробление фразы на отдельные смысловые куски, ради почти телеграфной сжатости, при которой остается только самые необходимые акценты мысли, - становится характерной приметой ее стиля. Она сознательно разрушает музыкальность традиционной стихотворной формы: «Я не верю стихами, которые льются. Рвутся – да!».

Некоторый успех, который сопутствовал Цветаевой в эмигрантском литературном мире в первые два парижских года, сходят на нет. Интерес к её поэзии падает, хотя печатаются её поэмы «Крысолов» и «Лестница», а в 1928 году выходит сборник стихов «После России (Лирика 1922-1925 гг.)», стихотворные произведения становятся все труднее устроить в печати. Заработки мужа были небольшими и случайными, он метался от одного занятия к другому: снимался статистом в кино, пробовал себя в журналистской деятельности. Уже в конце 20-х годов он всё больше принимает то, что происходит в Советской России, и начинает мечтать о возвращении домой. В начале 30-х годов его вербует советская разведка и он становится одним из активнейших деятелей «Союза возвращения на Родину». Подходила к концу чешская стипендия. «Эмиграция делает меня прозаиком», - признавалась Цветаева. Проза писалась быстрее и её охотнее издавали, поэтому волею судеб в 30-ые годы главное место в творчестве Цветаевой занимают прозаические произведения. Как и многие русские писатели в эмиграции, она обращает свой взгляд в прошлое, к канувшему в небытие миру, пытаясь воскресить ту идеальную с высоты прожитых лет атмосферу в которой она выросла, которая ее сформировала как человека и поэта. Так возникают очерки «Жених», «Дом у старого Пимена», уже упоминавшееся «Мать и музыка», «Отец и его музей» и другие. Уход из жизни ее современников, людей, которых она любила и почитала, служит поводом для создания мемуаров-реквиемов: «Живое о живом» (Волошин), «Пленный дух» (Андрей Белый), «Нездешний вечер» (Михаил Кузьмин), «Повесть о Сонечке» (С.Я. Голлидей). Пишет Цветаева и статьи, посвященные проблемам творчества («Поэт и время», «Искусство при свете совести», «Поэты с историей и поэты без истории» и другие). Особое место занимает цветаевская «пушкиниана», - очерки «Мой Пушкин» (1936), «Пушкин и Пугачев»» (1937), стихотворный цикл «Стихи к Пушкину» (1931). Перед гением этого поэта она преклонялась с младенческих лет, и работы о нем тоже носят автобиографический характер.

Но проза не могла вытеснить поэзию. Писать стихи было для Цветаевой внутренней необходимостью. Ни один сборник стихов теперь не обходится без своеобразной оды ее верному другу – письменному столу (цикл «Стол»). Часто в ее стихах проскальзывает ностальгические интонации по утраченному дому. Но признавая за Советской России будущее, для себя она в возвращении на родину смысла не видит. «Здесь я не нужна, Там я невозможна», - напишет она в письме к Тесковой. Лишь следующее поколение, поколение детей, считает Цветаева, сможет вернуться домой. Детям принадлежит будущее и они должны сами сделать свой выбор, не оглядываясь на отцов, ведь «наша совесть – не ваша совесть!» и «наша ссора – не ваша ссора», а потому «Дети! Сами творите брань Дней своих». В «Стихах к сыну» Цветаева напутствует своего семилетнего Мура:

Нас родина не позовет!

Езжай, мой сын, домой – вперед –

В свой край, в свой век, в свой час, – от нас –

В Россию – вас, в Россию – масс,

В наш-час – страну! в сей-час – страну!

В на-Марс – страну! в без-нас – страну!

Возращение

Весной 1937 года, исполненная надежд на будущее, уехала в Москву дочь Цветаевой, Ариадна, еще в шестнадцать лет принявшая советское гражданство. А осенью Сергей Эфрон, продолжавший свою деятельность в «Союзе возвращения на Родину» и сотрудничество с советской разведкой, оказался замешанным в не очень чистоплотную историю, получившую широкую огласку. Ему пришлось в спешке покинуть Париж и тайно переправляться в СССР. Отъезд Цветаевой был предрешен.

Она находится в тяжелом душевном состоянии, более полугода ничего не пишет. Готовит к отправке свой архив. Из творческого молчания ее вывели сентябрьские события 1938 года. Нападение Германии на Чехословакию вызвало ее бурное негодование, вылившееся в цикле «стихи к Чехии».

О мания! О мумия

Величия!

Сгоришь,

Германия!

Безумие,

Безумие

Творишь!

(«Германии»)

12 июня 1939 года Цветаева с сыном уезжает в Москву. Радость от соединения семьи длится недолго. В августе арестовали и отправили в лагерь дочь, а в октябре – мужа Цветаевой. Цветаева скитается с часто болеющим Муром по чужим углам, стоит в очередях с передачами Але и Сергею Яковлевичу. Чтобы прокормиться она занимается переводами, с головой уходя в работу. «Я перевожу по слуху – и по духу (вещи). Это больше, чем смысл», - такой подход подразумевал поистине подвижнический труд. На свои стихи времени не хватало. Среди переводческих тетрадей затерялось лишь несколько прекрасных стихотворений, отражавших ее душевное состояние:

Пора снимать янтарь,

Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь

Наддверный…

(Февраль 1941)

Ее пытаются поддержать Пастернак и Тарасенков, осенью 1940 года предпринимается попытка издать небольшой сборник ее стихов. Марина Ивановна тщательно составляет его, но из-за отрицательной рецензии К. Зелинского, объявившего стихи «формалистическими», хотя при личных встречах с Цветаевой он хвалил их, сборник был зарезан.

В апреле 1941 года Цветаеву принимают в профком литераторов при Гослитиздате, но силы ее на исходе: «Я свое написала, могла бы еще, но свободно могу не».

Кончина

Война прервала ее работу над переводом Г. Лорки, журналам становится не до стихов. Восьмого августа, не выдержав бомбежек, Цветаева вместе с несколькими писателями эвакуируется в городок Елабугу на Каме. Работы, даже самой черной, для нее нет. Она пытается найти что-нибудь в Чистополе, где находится большинство московских литераторов. 28 августа, обнадеженная, возвращается в Елабугу. 31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством (повесилась) в доме Бродельниковых, куда вместе с сыном была определена на постой. Оставила три предсмертные записки: тем, кто будет её хоронить («эвакуированным», Асеевым и сыну). Оригинал записки «эвакуированным» не сохранился (был изъят в качестве вещественного доказательства милицией и утерян), её текст известен по списку, который разрешили сделать Георгию Эфрону.
Записка сыну:

Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.

Записка Асеевым:

Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь - просто взять его в сыновья - и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына - заслуживает. А меня - простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете - увезите с собой. Не бросайте!

Записка «эвакуированным»:

Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы - страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом - сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте.

Марина Цветаева похоронена 2 сентября 1941 года на Петропавловском кладбище в г. Елабуге . Точное расположение её могилы неизвестно. На южной стороне кладбища, у каменной стены, где находится её затерявшееся последнее пристанище, в 1960 году сестра поэтессы, Анастасия Цветаева , «между четырёх безвестных могил 1941 года» установила крест с надписью «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева». В 1970 году на этом месте было сооружено гранитное надгробие. Позднее, будучи уже в возрасте за 90, Анастасия Цветаева стала утверждать, что могила находится на точном месте захоронения сестры и все сомнения являются всего лишь домыслами. С начала 2000-х годов место расположения гранитного надгробия, обрамлённое плиткой и висячими цепями, по решению Союза писателей Татарстана именуется «официальной могилой М. И. Цветаевой». В экспозиции Мемориального комплекса М. И. Цветаевой в Елабуге демонстрируется также карта мемориального участка Петропавловского кладбища с указанием двух «версионных» могил Цветаевой - по так называемым «чурбановской» версии и «матвеевской» версии. Среди литературоведов и краеведов единой доказательной точки зрения по этому вопросу до сих пор нет.

Борис Пастернак сказал о ее кончине: «Марина Цветаева всю жизнь заслонялась от повседневности работой, и когда ей показалось, что это непозволительная роскошь и ради сына она должна временно пожертвовать увлекательную страстью и взглянуть кругом трезво, она увидела хаос, не пропущенный сквозь творчество, неподвижный, непривычный, косный, и в испуге отшатнулась, и, не зная, куда деться от ужаса, впопыхах спряталась в смерть, сунула голову в петлю, как под подушку».

Могила ее неизвестна.

Однажды, будучи в эмиграции, она написала:

И к имени моему

Марина – прибавьте: мученица.

Мне бы хотелось закончить свой реферат стихотворением М.И.Цветаевой «Кто создан из камня, кто создан из глины», потому что, как мне кажется, именно оно отражает сущность М. И.Цветаевой.

Цели урока:

Образовательные:

• познакомить с основными этапами жизни и творчества М.И. Цветаевой, дать полный очерк творчества поэта;
• закрепить умение работать с художественной и критической литературой.

Развивающие:

• развивать литературную речь учащихся;
• развивать наблюдательность, память учащихся;
• развивать интерес к поэзии Цветаевой и личности поэта;
• формировать умение анализировать материал и делать верные выводы;
• развивать образное мышление;
• развивать поэтический вкус, художественную интуицию.

Воспитательные:

• воспитывать любовь к русской поэзии;
• расширять представления учащихся о жизненных ценностях.

Оборудование :

• персональный компьютер,
• интерактивная доска,
• портрет Марины Цветаевой,
• выставка, посвященная творчеству М.И. Цветаевой,
• ветка рябины,
• поэтический герб М.И. Цветаевой.

Ход урока

І. Актуализация опорных знаний.

Звучит песня «Хочу у зеркала…». За столиком у зеркала ученица в белой шали на плечах в образе М.И.Цветаевой.

Ребята, сегодня у нас урок-окрытие, открытие нового имени в ярком созвездии Серебряного века. Мы начинаем разговор о Марине Ивановне Цветаевой, женщине – поэте, чьё творчество всегда вызывало неослабевающий интерес.

ІІ. Мотивация учебной деятельности.

1. Сообщение темы урока.

Тема нашего урока - «Марина Ивановна Цветаева: личность и судьба».

Слайд 1.

2. Формулирование учащимися целей урока.

Давайте определим цель нашего урока.

Ученик: Я бы определил цель урока как знакомство с центральными событиями жизни и творчества поэтессы, с особенностями ее мировоззрения.

Мне кажется, что сегодня мы должны узнать основные вехи жизни Цветаевой, важнейшие даты её жизни, имена тех людей, которые были близки этому человеку.

А ещё мы должны научиться сопоставлять факты биографии с творчеством этого поэта и, конечно, воспринимать, а потом и анализировать стихотворения Марины Ивановны.

Слайд 2.

Запись в тетради темы.

Ребята, давайте вспомним имена тех талантливых людей, которые рано ушли из жизни.

Ученики: А. С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, В. Маяковский, С. Есенин, А. Блок, С. Бодров, В. Цой…

Учитель: Я часто задумываюсь над таким вопросом: Лучшие - не доживают. Почему? Что же, Господь так нетерпелив? Или здешнее наше обиталище – не самое подходящее место для гениальных умов и светлых душ? И намаявшись в убогости земного пространства, они излечиваются от жизни – исчезнув?

Звучит музыка Грига.

Слайды 3 – 8.

ІІІ. Работа над темой урока.

Марина Цветаева. Вслушайтесь в это имя. Эффектно и даже вычурно. Похоже на псевдоним. Но за цветочным именем – душа скитальца в бесконечности страстей. Везде – не дома, всегда – не богата (если не сказать - бедна) и, в общем-то, не слишком удачлива. Сама Цветаева однажды с горечью сказала: « И к имени моему «Марина» - прибавьте: мученица».

1. Определение и запись эпиграфа к уроку.

Это и будет эпиграф к нашему уроку. Запишите его в тетрадь.

Слайд 9.

Ребята, дома я вас просила поработать с толковым словарём: кого называют мучениками?

2. Словарная работа.

Слайд 10.

Ученики: В словаре Ожегова даётся такое определение:

Мученик – это человек, который подвергается физическим или нравственным мучениям, испытывает много страданий.

3. Создание проблемной ситуации.

Слайд 11.

Учитель: В конце урока мы должны с вами дать ответ на вопрос: Почему Марина Ивановна назвала себя мученицей? Можем ли мы назвать её мученицей? Почему этот талантливейший человек так трагично закончил свою жизнь?

Ну что ж, ребята, для того чтобы ответить на данный вопрос, нам необходимо познакомиться с непростой судьбой Марины Ивановны Цветаевой. Во время урока вы заполняете в буклетах недостающие даты, фамилии людей, сыгравших определённую роль в жизни поэтессы.

4. Слово о поэте. Презентация с выступлением учащихся и чтением стихотворений.

Учитель: Мне самой очень близко творчество Марины Ивановны. Бесконечный интерес вызывает её судьба. Я восхищаюсь Цветаевой-женщиной, Цветаевой - поэтом.

Слайд 12.

Каждая осень напоминает нам о дне рождении Марины Цветаевой жаркими, горьковатыми даже на взгляд гроздьями рябины, вызывая в памяти прекрасные строки.

Стихотворение «Красною кистью рябина зажглась».

Колокольный звон.

1-й ученик. Итак, 26 сентября 1892 года в семье профессора Ивана Владимировича Цветаева родилась дочь Марина.

Слайд 13 – 14.

Имя И.В. Цветаева, известного искусствоведа и филолога, сейчас можно прочитать на мемориальной доске, установленной на фасаде здания Музея изобразительных искусств им. Пушкина, - он основатель и создатель этого музея.

Мать Цветаевой, Мария Александровна, одарённая пианистка, ученица Рубинштейна, человек, глубоко и тонко чувствующий искусство, натура артистичная и чуткая, умерла рано, но влияние её на дочь несомненно.

Слайд 15.

– Детство, юность, молодость Цветаевой прошли в Москве в Трехпрудном переулке, в доме № 8 и в тихой, провинциальной Тарусе.

(Слайд 16).

Ещё будучи гимназисткой, Марина Цветаева выпустила свой первый сборник – «Вечерний альбом». Марине всего 18 лет. Это было в 1910 году. Стихи никому не известной поэтессы не только не затерялись, но и вызвали положительные отклики таких мастеров и требовательных знатоков стиха, как Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, который восторженно писал:

Кто Вам дал такую яркость красок?
Кто вам дал такую точность слов?
Смелость всё сказать – от детских ласок
До весенних, полнолунных снов?

Слайд 17.

2-й ученик. До революции Марина Цветаева выпустила ещё две книги: «Волшебный фонарь» (1912г.), «Из двух книг», поэму «Чародей» (1914г.).

Моим стихам, написанным так рано…
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.

Слайд 18 .

3-й ученик. В 1911 гг. М.А. Волошин пригласил Марину Цветаеву и ее сестру Анастасию провести лето в восточном Крыму, в Коктебеле, где жил он сам. В Коктебеле Цветаева познакомилась с Сергеем Яковлевичем Эфроном. Однажды, полушутя, она сказала Волошину, что выйдет замуж только за того, кто угадает, каков ее любимый камень. Вскоре Сергей Эфрон подарил ей найденный на морском берегу сердоли ковый камешек. Сердоли к и был любимым камнем Цветаевой (инсценировка первой встречи Марины Цветаевой и Сергея Эфрона на фоне музыки, шума моря).

Исполнение песни «Мне нравится…»

В Сергее Эфроне, который был моложе ее на год, Цветаева увидела воплощенный идеал благородства, рыцарства и вместе с тем беззащитность. Любовь к Эфрону была для нее и преклонением, и духовным союзом, и почти материнской заботой.

Слайд 19.

Чтение стихотворения «Я с вызовом ношу его кольцо».

Встречу с Сергеем Эфроном Цветаева восприняла как начало новой, взрослой жизни и как обретение счастья: "Настоящее, первое счастье / Не из книг!". В январе 1912г. произошло венчание Цветаевой и Сергея Эфрона. 5 сентября (старого стиля) у них родилась дочь Ариадна (Аля).

Учитель. Но не всё так просто складывалось в жизни Цветаевой. 1917-й год. Революция. Давайте вспомним, как поэты и писатели восприняли революцию.

Ученики: Каждый по-разному.

Приводят примеры (отношение к революции Бунина, Блока, М.Горького, Маяковского, Есенина и др.).

4-й ученик. Октябрьскую революцию Марина Цветаева не приняла, и в 1922 году судьба забросила её за рубеж. Она уехала к мужу – Сергею Эфрону, белому офицеру, оказавшемуся в эмиграции в Праге. Если сказать, что Марина Цветаева любила Эфрона, - это значит - почти ничего не сказать. Она его боготворила, и все три года отсутствия известий о нём были для неё пыткой, страшнее которой она не могла себе вообразить. Увлечений в её жизни было и будет немало; любовь - останется одна до конца дней.

В красной Москве она, жена белого офицера, все три долгие годы чувствовала себя отщепенкой. Она пережила страшный голод, смерть младшей дочери Ирины. Слайд 20 . Лирика Марины Цветаевой лет революции и гражданской войны, когда она вся была поглощена ожиданием вестей от мужа, проникнута печалью. «Я вся закутана в печаль, - писала она. – Я живу печалью».

Слайд 21.

Чтение стихотворения «Пригвождена к позорному столбу».

И огромная радость, когда пришло известие, что Сергей Эфрон жив.

Слайд 22.

Сначала Цветаева жила в Берлине, потом три года в Праге, в ноябре 1925 года перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. В самих столицах жить было не по средствам, приходилось селиться в пригородах. К материальным лишениям добавлялась тоска по Родине.

Видеоролик стихотворения «Тоска по Родине».

Слайд 23, 24.

Учитель. Согласитесь, немыслимо трудно работать поэту, когда он остаётся в таком безвоздушном пространстве, какова эмиграция, - без родной почвы под ногами, без родного неба над головой. И всё же именно чешский период поэтесса назвала самым счастливым в жизни - здесь ей прекрасно писалось. Последнее, что она написала в эмиграции, - цикл гневных, антифашистских стихов о растоптанной Чехословакии, которую поэтесса нежно и преданно любила. Это поистине «плач гнева и любви», поэзия обжигающего гражданского накала и трагического отчаяния.

Стихотворение «О, чёрная гора…»

На этой ноте последнего отчаяния оборвалось творчество Марины Цветаевой. Дальше осталось только физическое существование. И того – в обрез. Она чувствовала себя ненужной, чужой всюду – несмотря на то, что у неё были знакомые и даже друзья. Единственная радость – рождение сына Георгия (Мура – так называли его в семье). Она его боготворила, старалась дать ему все.

И сам характер её менялся, всё сильнее одолевали заботы, не оставалось времени на чувства, как она говорила. Сердце остывало, душа уставала. Сергей Эфрон всё больше тянулся к Советскому Союзу. В 30-е гг. он сделался одним из активных деятелей организованного «Союза возвращения на Родину». Цветаева же упорно оставалась вне всякой политики.

5-й ученик. И всё-таки в 1939 г. поэтесса восстанавливает своё советское гражданство и возвращается с 14-летним сыном Георгием на Родину, вслед за дочерью и мужем, которые вернулись ещё в 1937 году. Возвращение состоялось в годы жестоких репрессий. Сергей Эфрон с дочерью Ариадной оказались арестованными. Цветаева так и не дождалась вестей о муже.

Перед самым возвращением на Родину поэтессе снится ужасный сон о смерти. Она поняла это и так и сказала в своих записях: дорога на тот свет. «Несусь неудержимо, с чувством страшной тоски и окончательного прощания. Точное чувство, что лечу вокруг земного шара, и страстно – и безнадёжно! – за него держусь, зная, что очередной круг будет – Вселенная: та полная пустота, которой так боялась в жизни. Было одно утешение: что ни остановить, ни изменить; роковое…»

6-й ученик. К 1941 году огонь её души погас окончательно. Никто не сумел и не захотел поддержать его. Погас огонь любви – перестали писаться стихи. Исчезли стихи – ослабла воля к жизни.

Слайд 25.

Грянула война. 8 августа Марина Ивановна уезжала из Москвы пароходом в эвакуацию, и провожал её Борис Пастернак. Там, в Елабуге, 31 августа 1941 года её не стало. Там она решила, что сну пора сбываться – и ушла во Вселенную.

Слайд 26.

Учитель. Сохранились предсмертные записки М.Цветаевой.

“Мурлыга, прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что я попала в тупик“.

“Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Я хочу, чтобы он жил и учился. Со мною он пропадет.Не похороните живой, хорошенько проверьте. А меня простите – не вынесла».

Видеоклип «Идешь на меня похожий…»

Слайд 27.

Ребята, очень бы хотелось, чтобы вы постарались “понять до глубины” и трагическую участь поэта, и пророческую суть ее стихов, и мятежную ее душу, призывающую жить по утвержденным ею законам.

А теперь, ребята, проверим, как вы поработали с буклетами. Чьи фотографии размещены в буклете? Какие важные даты Вы отметили в жизни Марины Цветаевой?

5. Защита проектов

Учитель. Ребята, сегодня на уроке у нас с вами есть уникальная возможность – посетить выставку, посвящённую жизни Марины Цветаевой. Эту прекрасную экспозицию подготовила группа, работавшая над информационно-творческим проектом. Давайте представим, что мы попали в музей Марины Ивановны. Экскурсоводом от данной группы выступит (фамилия, имя ученика).

Ученик: Нам бы хотелось начать представление выставки с истории о том, как рождался её замысел. Сначала мы внимательно изучили биографию Марины Цветаевой. Перед нами встала проблема, каким образом передать внутренний мир этой потрясающей женщины-поэта. Каждый из нас нашёл своё решение данной проблемы. Ученик (фамилия, имя) создал красочный альманах своих любимых стихотворений. Ученик (фамилия, имя) подготовил поэтический герб Цветаевой и попытался дать оценку этим образам. Остальные ребята внимательно ознакомились с воспоминаниями поэта и выписали из них те мысли Марины Ивановна, которые могли бы помочь нам узнать её как человека, как поэта. Работа нас увлекла и, по глубокому убеждению всех, сделала Цветаеву более понятной и близкой. Важно, чтобы, соприкасаясь с поэзией Марины Ивановны, мы не остались равнодушными к ее великому творчеству, к ее удивительной судьбе. Хочется, чтобы для многих на всю жизнь просто Цветаева превратилась в «мою Цветаеву»

Рассказ ученика «Поэтический герб М. Цветаевой».

В одном из своих стихотворений М. Цветаева писала:

Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю и горю дотла,
И да будет вам ночь – светла!

Творческое горение, непрерывная душевная работа – признак истинности дарования художника. Цветаева удивительно точно находит образ – символ своего огня вдохновения – птица Феникс.

Образ рябины – один из любимых в творчестве М. Цветаевой. Рябина, пылающая и горькая, на излете осени, в преддверии зимы - она стала символом судьбы, тоже переходной и горькой. Само имя Марина ассоциируется со словом рябина. Рябина – это и судьба Марины, и судьба русская, а, значит, рябина – это символ Родины.

Марина – «морская». Об этом с восхищением говорит Цветаева:

Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.

Таким образом, я именно так представила поэтический герб Марины Цветаевой.

Ребята делают предложения. Делятся впечатлениями от выставки.

Учитель: Вторая группа получила творческое задание: проникнуть в душу этого человека, великолепной женщины. Результат их труда оказался очень неожиданным и интересным – инсценировка интервью журналиста XXI века с Мариной Цветаевой.

6. Интервью

Журналист ХХI века : Марина Ивановна, когда-то Вы написали: "Дорогие правнуки, читатели через 100 лет! Говорю с Вами, как с живыми, ибо Вы будете..." Выходит, чуяли свою, пусть будущую, но оглушительную славу?

Цветаева : "Я не знаю женщины талантливее себя. Смело могу сказать, что могла бы писать, как Пушкин. "Второй Пушкин" или "первый поэт-женщина" - вот чего я заслуживаю и, может быть, дождусь. Меньшего не надо..."

Журналист ХХI века : "Прочитав" Вашу жизнь, я заметил: Вы вечно смеялись над своими бедами. Даже на могиле хотели написать: "Уже не смеется..." А над чем, по-вашему, смеяться нельзя?

Цветаева : "Слушай и помни: всякий, кто смеется над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое. Когда человеку подставляют ножку - это не смешно; когда человека бьют по лицу - это подло".

Журналист ХХI века : Да-да, это Вы говорили дочери, когда она впервые увидела клоунов в цирке. А что вообще можно назвать Вашими - "цветаевскими" заповедями?

Цветаева : "Никогда не лейте зря воды, потому что в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек. Не бросайте хлеба, ибо есть трущобы, где умирают. Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают. Не торжествуйте победы над врагом. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего".

Журналист ХХI века : Как Вы создаёте стихи?

Цветаева : "Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю- что писать, что бросать. Иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой - другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!.. - рук не хватает!"

Журналист ХХI века : А что вообще любили в жизни? И любили ли жизнь?

Цветаева : "Как таковой жизни я не люблю, для меня она начинает обретать смысл только преображенная, т.е. - в искусстве. Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество.

Журналист ХХI века : Иосиф Бродский назвал Вас первым поэтом ХХ века. И он же про Вас сказал: "Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество". Это действительно так, это - правда?

Цветаева : "Одинок всю жизнь! Между вами, нечеловеками, я была только человек. Я действительно - вне сословия, вне ранга. За царем - цари, за нищим - нищие, за мной - пустота..."

Журналист ХХI века : Почему пустота? У Вас же был любимый муж. Когда Вы встретились, ему было 17, и он был просто красив. Вы даже замерли?..

Цветаева : "Я обмерла! Ну можно ли быть таким прекрасным? Взглянешь - стыдно ходить по земле! Это была моя точная мысль, я помню. Если бы вы знали, какой это пламенный, глубокий юноша! Одарен, умен, благороден..." Всё моё понимание любви в моих стихах.

Журналист ХХI века : Браво! Браво! Но как Вы пережили 17 лет чужбины! Невероятно! Скучали по родине в Париже?

Цветаева : "В ком Россия внутри, - тот потеряет ее вместе с жизнью. Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном. Я не эмигрант, я по духу, по воздуху и размаху - там, оттуда. Но, слушайте! Ведь все кончилось. Домов тех - нет. Деревьев - нет. России нет, есть буквы: СССР".

Журналист ХХI века : Поэт, сказали Вы, должен быть на стороне жертв, а не палачей. Это так. Но Вы добавили: "И если история несправедлива, поэт обязан пойти против нее". Против истории? Возможно ли это?

Цветаева : "Эпоха не против меня, я против нее. Я ненавижу свой век из отвращения к политике, которую, за редчайшими исключениями, считаю грязью. Ненавижу век организованных масс"

Журналист ХХI века : Вы безумно отважны! Таких в истории России - единицы!

Цветаева : "Считают мужественной. Хотя я не знаю человека робче. Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами - крюк. Год примеряю смерть. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Надо обладать высочайшим умением жить, но еще большим умением - умереть! Меня жизнь - добила. Раньше умела писать стихи, теперь разучилась. Затравленный зверь. Исхода не вижу.Но не горюйте. Я ведь знаю, как меня будут любить через 100 лет! Моим стихам всегда будет хорошо.»

Журналист ХХI века : Да, вы правы. Так и есть: ваша поэзия жива. Спасибо вам.

Ребята делятся впечатлениями от услышанного и увиденного. Читают и анализируют интересные мысли, записанные ими.

IV. Подведение итогов.

Ребята, давайте вернёмся к вопросу, прозвучавшему в начале урока? Почему Цветаева – мученица? Почему она рассталась с жизнью? Какие уроки вы извлекли из непростой жизни Марины Цветаевой?

V. Рефлексия в форме синквейна.

Цветаева.

Несравненная, страдающая.

Мучилась, творила, любила.

Восхищаюсь гениальным поэтом-женщиной.

Затравленный зверь (или мученица).

Учитель. Спасибо за работу на уроке. Хочу завершить наш урок завещанием М. Цветаевой:

Где судьба бы вам жить не велела,
В шумном свете иль в сельской тиши,
Расточайте без счета и смело
Все сокровища вашей души.

Пусть в вашей жизни как можно чаще звучат слова:

Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня так любите!
Зажигается свеча.

Закончить наш урок мне бы хотелось песней на слова М. Цветаевой «Уж сколько их упало в эту бездну» (Видеоролик «Памяти М.Цветаевой»)

VI. Выставление отметок за урок. Комментирование отметок.

Слайд 28.

VII. Домашнее задание.

Я предлагаю вам в качестве домашней работы следующее задание: выполнить подробный анализ стихотворения «Тоска по Родине», написать мини-эссе «Моя Цветаева», выполнить задания в группах: «М.Цветаева и А.Пушкин», «М.Цветаева и А.Блок», «М. Цветаева и Б. Пастернак».

Министерство образования и науки Самарской области

Государственное бюджетное образовательное учреждение

среднего профессионального образования

Тольяттинский социально-экономический колледж

Тема учебно-исследовательской работы:

«Особенности художественной риторики М.И. Цветаевой».

По дисциплине: «Литература».

Руководитель учебно-исследовательской работы М.П. Иванова

Выполнила Е.С.Тихонова

Группа ИС-11

Тольятти

1. Введение…………………………………………………….……………………3

2. Биография Цветаевой М.А…..…………………………………………………4

3. Художественный мир М.И. Цветаевой..……………………………………….8

3.1. Особенности поэтического мира Цветаевой М.И………………………….8

3.2. Приемы контраста…………………………………………………………..10

3.3. Широта эмоционального диапазона Цветаевой М.И…………………….13

3.4. Приемы поэтической риторики позднего романтизма в творчестве Цветаевой М.И……………………………………………………………………15

3.5. Особенности поэтического синтаксиса Цветаевой М.И…………………17

3.6. Символика Цветаевой М.И…………………………………………………18

3.7. Особенности судьбы поэта………………………………………………….19

4. Заключение…………………………………………………………………….22

5. Список используемых источников…………………………………………..23

1. Введение

РИТОРИКА(греч. rhetorike «ораторское искусство»), научная дисциплина, изучающая закономерности порождения, передачи и восприятия хорошей речи и качественного текста.

В момент своего возникновения в древности риторика понималась только в прямом значении термина – как искусство оратора, искусство устного публичного выступления. Широкое осмысление предмета риторики является достоянием более позднего времени. Ныне при необходимости отличить технику устного публичного выступления от риторики в широком смысле, для обозначения первой используется термин оратория .

Риторика считалась не только наукой и искусством хорошей ораторской речи, но и наукой и искусством приведения к добру, убеждения в хорошем посредством речи.

Цель исследования:

1) выявить и описать потенциальные возможности языковых единиц, реализованные в особых условиях поэтического текста.

2) показать, каким обра­зом реализация потенциальных свойств языка позволяет поэту выразить художественными средствами свое пони­мание мира, свою философскую позицию.

Объект исследования: Художественный мир и риторика, поэтический мир Цветаевой М.И

2. Биография Цветаевой М.А

Цветаева Марина Ивановна

Русская поэтесса.

Родилась 26 сентября (8 октября) 1892, в московской семье. Отец - И. В. Цветаев - профессор-искусствовед, основатель Московского музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, мать - М. А. Мейн (умерла в 1906), пианистка, ученица А. Г. Рубинштейна, дед сводных сестры и брата - историк Д. И. Иловайский. В детстве из-за болезни матери (чахотка) Цветаева подолгу жила в Италии, Швейцарии, Германии; перерывы в гимназическом образовании восполнялись учебой в пансионах в Лозанне и Фрейбурге. Свободно владела французским и немецким языками. В 1909 слушала курс французской литературы в Сорбонне.
Начало литературной деятельности Цветаевой связано с кругом московских символистов; она знакомится с В. Я. Брюсовым, оказавшим значительное влияние на её раннюю поэзию, с поэтом Эллисом (Л. Л. Кобылинским), участвует в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет». Не менее существенное воздействие оказали поэтический и художественный мир дома М. А. Волошина в Крыму (Цветаева гостила в Коктебеле в 1911, 1913, 1915, 1917). В двух первых книгах стихов «Вечерний альбом» (1910), «Волшебный фонарь» (1912) и поэме «Чародей» (1914) тщательным описанием домашнего быта (детской, «залы», зеркал и портретов), прогулок на бульваре, чтения, занятий музыкой, отношений с матерью и сестрой имитируется дневник гимназистки (исповедальность, дневниковая направленность акцентируется посвящением «Вечернего альбома» памяти Марии Башкирцевой), которая в этой атмосфере «детской» сентиментальной сказки взрослеет и приобщается к поэтическому. В поэме «На красном коне» (1921) история становления поэта обретает формы романтической сказочной баллады.

В следующих книгах «Версты» (1921-22) и «Ремесло» (1923), обнаруживающих творческую зрелость Цветаевой, сохраняется ориентация на дневник и сказку, но уже преображающуюся в часть индивидуального поэтического мифа. В центре циклов стихов, обращенных к поэтам-современникам А. А. Блоку, С. Парнок, А. А. Ахматовой, посвященных историческим лицам или литературным героям - Марине Мнишек, Дон Жуану и др., - романтическая личность, которая не может быть понята современниками и потомками, но и не ищет примитивного понимания, обывательского сочувствия. Цветаева, до определенной степени идентифицируя себя со своими героями, наделяет их возможностью жизни за пределами реальных пространств и времен, трагизм их земного

существования компенсируется принадлежностью к высшему миру души, любви,поэзии.
Характерные для лирики Цветаевой романтические мотивы отверженности, бездомности, сочувствия гонимым подкрепляются реальными обстоятельствами жизни поэтессы. В 1918-22 вместе с малолетними детьми она находится в революционной Москве, в то время как ее муж С. Я. Эфрон сражается в белой армии (стихи 1917-21, полные сочувствия белому движению, составили цикл «Лебединый стан»). С 1922 начинается эмигрантское существование Цветаевой (кратковременное пребывание в Берлине, три года в Праге, с 1925 - Париж), отмеченное постоянной нехваткой денег, бытовой неустроенностью, непростыми отношениями с русской эмиграцией, возрастающей враждебностью критики. Лучшим поэтическим произведениям эмигрантского периода (последний прижизненный сборник стихов «После России» 1922-1925, 1928; «Поэма горы», «Поэма конца», обе 1926; лирическая сатира «Крысолов», 1925-26; трагедии на античные сюжеты «Ариадна», 1927, опубликована под названием «Тезей», и «Федра», 1928; последний поэтический цикл «Стихи к Чехии», 1938-39, при жизни не публиковался и др.) присущи философская глубина, психологическая точность, экспрессивность стиля.
Свойственные поэзии Цветаевой исповедальность, эмоциональная напряженность, энергия чувства определили специфику языка, отмеченного сжатостью мысли, стремительностью развертывания лирического действия. Наиболее яркими чертами самобытной поэтики Цветаевой явились интонационное и ритмическое разнообразие (в т. ч. использование раешного стиха, ритмического рисунка частушки; фольклорные истоки наиболее ощутимы в поэмах-сказках «Царь-девица», 1922, «Молодец», 1924), стилистические и лексические контрасты (от просторечия и заземленных бытовых реалий до приподнятости высокого стиля и библейской образности), необычный синтаксис (уплотненная ткань стиха изобилует знаком «тире», часто заменяющим опускаемые слова), ломка традиционной метрики (смешение классических стоп внутри одной строки), эксперименты над звуком (в т. ч. постоянное обыгрывание паронимических созвучий, превращающее морфологический уровень языка в поэтически значимый) и др.

В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания (в новаторской поэтической технике Цветаевой усматривали самоцель), успехом пользовалась ее проза, охотно принимавшаяся издателями и занявшая основное место в ее творчестве 1930-х гг. («Эмиграция делает меня прозаиком…»). «Мой Пушкин» (1937), «Мать и музыка» (1935), «Дом у Старого Пимена» (1934), «Повесть о Сонечке» (1938), воспоминания о М. А. Волошине («Живое о живом», 1933), М. А. Кузмине («Нездешний ветер», 1936), А. Белом («Пленный дух», 1934) и др., соединяя черты художественной мемуаристики, лирической прозы и философской эссеистики, воссоздают духовную биографию Цветаевой. К прозе примыкают письма поэтессы к Б. Л. Пастернаку (1922-36) и Р. М. Рильке (1926) - своего рода эпистолярный роман.

В 1937 Сергей Эфрон, ради возвращения в СССР ставший агентом НКВД за границей, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве, бежит из Франции в Москву. Летом 1939 вслед за мужем и дочерью Ариадной (Алей) возвращается на родину и Цветаева с сыном Георгием (Муром). В том же году и дочь и муж были арестованы (С. Эфрон расстрелян в 1941, Ариадна после пятнадцати лет репрессий была в 1955 реабилитирована). Сама Цветаева не могла найти ни жилья ни работы; ее стихи не печатались. Оказавшись в начале войны в эвакуации в г. Елабуга, ныне Татарстан, безуспешно пыталась получить поддержку со стороны писателей.
31 августа 1941 покончила жизнь самоубийством.

3. Художественный мир М.И. Цветаевой

3.1. Особенности поэтического мира Цветаевой М.И

В 1934 году была опубликована одна из программных статей М. И. Цветаевой «Поэты с историей и поэты без истории». В этой работе она делит всех художников слова на две категории. К первой относятся поэты «стрелы», т. е. мысли и развития, отражающие изменения мира и изменяющиеся с движением времени, - это «поэты с историей». Вторая категория творцов - «чистые лирики», поэты чувства, «круга» - это «поэты без истории». К последним она относила себя и многих любимых своих современников, в первую очередь - Пастернака.

Одна из особенностей «поэтов круга», по мнению Цветаевой, - лирическая погруженность в себя и, соответственно, отстраненность и от реальной жизни, и от исторических событий. Истинные лирики, считает она, замкнуты на себе и потому «не развиваются»: «Чистая лирика живет чувствами. Чувства всегда - одни. У чувства нет развития, нет логики. Они непоследовательны. Они даны нам сразу все, все чувства, которые когда-либо нам суждено будет испытать; они, подобно пламени факела, отродясь втиснуты в нашу грудь».

Удивительная личностная наполненность, глубина чувств и сила воображения позволяли М. И. Цветаевой на протяжении всей жизни - а для нее характерно романтическое ощущение единства жизни и творчества - черпать поэтическое вдохновение из безграничной, непредсказуемой и в то же время постоянной, как море, собственной души. Иными словами, от рождения до смерти, от первых стихотворных строчек до последнего вздоха она оставалась, если следовать ее собственному определению, «чистым лириком».

Одна из главных черт этого «чистого лирика» - самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Индивидуализм и эгоцентризм в ее случае - не синонимы эгоизма; они проявляются в постоянном ощущении собственной непохожести на других, обособленности своего бытия в мире иных - нетворческих - людей, в мире быта. В ранних стихах это отъединенность гениального ребенка-поэта, знающего свою правду, от мира взрослых:

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они!
(«В зале», 1908-1910)

В юности - обособленность «безмерной» души в опошленном «мире мер». Это первый шаг к творческому и житейскому антагонизму между «я» и «они» (или «вы»), между лирической героиней и всем миром:

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, -
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром…
…Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой…
(«Вы, идущие мимо меня…», 1913)

3.2. Приемы контраста

Раннее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Цветаевой в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта: чужие («не мои») чары «сомнительны», ибо они - чужие, следовательно, «мои» чары - истинные. Это прямолинейное противопоставление осложняется тем, что дополняется контрастом тьмы и света («темная и грозная тоска» - «светловолосая голова»), причем источником противоречий и носителем контраста оказывается сама героиня.

Своеобразие цветаевской позиции - и в том, что ее лирическая героиня всегда абсолютно тождественна личности поэта: Цветаева ратовала за предельную искренность поэзии, поэтому любое «я» стихотворений должно, по ее мнению, полновесно представительствовать за биографическое «я», с его настроениями, чувствами и цельным мироощущением.

Поэзия Цветаевой - прежде всего вызов миру. О любви к мужу она скажет в раннем стихотворении: «Я с вызовом ношу его кольцо!»; размышляя о бренности земной жизни и земных страстей, пылко заявит: «Я знаю правду! Все прежние правды - ложь!»; в цикле «Стихи о Москве» представит себя умершей и противопоставит миру живых, хоронящих ее:

По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредете - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
(«Настанет день, - печальный, говорят!..», 1916)

В стихах эмигрантских лет цветаевское противостояние миру и ее программный индивидуализм получают уже более конкретное обоснование: в эпоху испытаний и соблазнов поэт видит себя в числе немногих, сохранивших прямой путь чести и мужества, предельной искренности и неподкупности:

Некоторым, без кривизн, -
Дорого дается жизнь.
(«Некоторым - не закон…», 1922)

Трагедия потери родины выливается в эмигрантской поэзии Цветаевой в противопоставление себя - русской - всему нерусскому и потому чуждому. Индивидуальное «я» становится здесь частью единого русского «мы», узнаваемого «по не в меру большим сердцам». В этом «мы» проступает богатство цветаевского «я», которому «скучным и некрасивым» кажется «ваш Париж» по сравнению с русской памятью:

Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?
(«Лучина», 1931)

Ho главное противостояние в мире Цветаевой - это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина. Цветаева утверждает право творца на свой собственный мир, право на творчество. Подчеркивая вечность противостояния, она обращается к истории, мифу, преданию, наполняя их собственными чувствами и собственным мироощущением. Вспомним, что лирическая героиня Марины Цветаевой всегда равна ее личности. Поэтому многие сюжеты мировой культуры, вошедшие в ее поэзию, становятся иллюстрациями к ее лирическим размышлениям, а герои мировой истории и культуры - средством воплощения индивидуального «я».

Так рождается поэма «Крысолов», в основе сюжета которой лежит немецкое предание, под пером поэта получившее иную трактовку - борьбы творчества и мещанства. Так в стихах появляется образ Орфея, разорванного вакханками, - усиливается мотив трагической участи поэта, его несовместимости с реальным миром, обреченности творца в «мире мер». Себя Цветаева осознает «собеседницей и наследницей» трагических певцов:

Крово-серебряный, серебро-

Кровавый след двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра -
Брат нежный мой! Сестра моя!
(«Орфей», 1921)

3.3. Широта эмоционального диапазона Цветаевой М.И

Для поэзии Цветаевой характерен широкий эмоциональный диапазон. О. Мандельштам в «Разговоре о Данте» цитировал цветаевское выражение «уступчивость речи русской», возводя этимологию слова «уступчивость» к «уступу». Действительно, поэзия Цветаевой строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии (ее поэма «Переулочки», например, целиком построена на мелодике заговора) и усложненной лексики. Подобный контраст усиливает индивидуальный эмоциональный настрой каждого стихотворения. Усложнение лексики достигается включением редко употребляемых, часто устаревших слов или форм слова, вызывающих в памяти «высокий штиль» прошлого. В ее стихах встречаются, например, слова «уста», «очи», «лик», «нереида», «лазурь» и т. п.; неожиданные грамматические формы вроде уже знакомого нам окказионализма «лия». Контраст бытовой ситуации и обыденной лексики с «высоким штилем» усиливает торжественность и патетичность цветаевского слога.

Лексический контраст нередко достигается употреблением иноязычных слов и выражений, рифмующихся с русскими словами:

О-де-ко-лонов

Семейных, швейных

Счастий (kleinwenig!)
Взят ли кофейник?..
(«Поезд жизни», 1923)

Для Цветаевой характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты. В одном только «Орфее» - «отступающая даль», «крово-серебряный, серебро-кровавый след двойной», «осиянные останки». Эмоциональный накал стихотворения повышается инверсиями («брат нежный мой», «ход замедлялся головы»), патетическими обращениями и восклицаниями:

И лира уверяла: - мира!
А губы повторяли: - жаль!
…Ho лира уверяла: - мимо!
А губы ей вослед: - увы!
…Волна соленая, - ответь!

3.4. Приемы поэтической риторики позднего романтизма в творчестве Цветаевой М.И

Вообще в поэзии Цветаевой оживают традиции позднего романтизма с присущими ему приемами поэтической риторики. В «Орфее» риторика усиливает скорбно-торжественное и гневное настроение поэта.

Правда, риторическая величавость, обычно сопровождающаяся смысловой определенностью, не делает ее лирику семантически ясной, прозрачной. Доминирующее личностное начало цветаевской поэзии нередко изменяет семантику общепринятых выражений, придавая им новые смысловые оттенки. В «Орфее» мы встретимся с неожиданным олицетворением «Вдоль обмирающего Гебра». Гебр - река, на берегах которой, согласно мифологическому преданию, погиб Орфей, - в стихотворении принимает на себя часть эмоционального состояния автора и «обмирает», подобно горюющему человеку. Образ «волны соленой» в последнем четверостишии также приобретает дополнительную «горестную» эмоциональную окраску по аналогии с соленой слезой. Личностная доминанта проявляется и в использовании лексических средств: Цветаева нередко создает своеобразные окказионализмы - новые слова и выражения для решения одной конкретной художественной задачи. В основе таких образов - общеупотребительные нейтральные слова («В даль-зыблющимся изголовьем // Сдвигаемые, как венцом…»).

Выразительность стихотворения достигается при помощи эллипсиса (эллипсис - пропуск, умолчание). Цветаевская «оборванная фраза», не завершенная формально мыслью, заставляет читателя замереть на высоте эмоциональной кульминации:

Так, лестницею, нисходящей

Речною - в колыбель зыбей,
Так, к острову тому, где слаще,
Чем где-либо - лжет соловей…

И далее контрастный обрыв настроений: скорбноторжественная тональность картины, «осиянных останков», уплывающих «вдоль обмирающего Гебра», сменяется горечью и гневной иронией по отношению к миру обыденности, в котором никому нет дела до гибели певца:

Где осиянные останки?
Волна соленая, - ответь!

3.5. Особенности поэтического синтаксиса Цветаевой М.И

Отличительная особенность цветаевской лирики - неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Цветаевой часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам. Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность:

Крово-серебряный, серебро-
Кровавый след двойной лия…

Как видим, образы, символы и понятия приобретают в стихах Цветаевой достаточно специфическую окраску. Эта нетрадиционная семантика распознается читателями как неповторимо «цветаевская», как знак ее художественного мира.

3.6. Символика Цветаевой М.И

То же самое во многом можно отнести и к цветовой символике. Цветаева любит контрастные тона: серебро и огонь особенно близки ее бунтующей лирической героине. Огненные цвета - атрибут многих ее образов: это и горящая кисть рябины, и золото волос, и румянец и т. д. Нередко в ее стихах противостоят друг другу свет и тьма, день и ночь, черное и белое. Краски Марины Цветаевой отличаются смысловой насыщенностью. Так, ночь и черный цвет - это и традиционный атрибут смерти, и знак глубокой внутренней сосредоточенности, ощущение себя наедине с миром и мирозданием («Бессонница»). Черный цвет может служить знаком неприятия мира, погубившего поэта. Так, в стихотворении 1916 года она подчеркивает трагическую непримиримость поэта и черни, будто предугадывая смерть Блока:

Думали - человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
- Плачьте о мертвом ангеле!
…Черный читает чтец,
Топчутся люди праздные…
- Мертвый лежит певец
И воскресенье празднует.
(«Думали - человек!»)

Поэт, «светоносное солнце», убит бытом, миром обыденности, поставившим ему только «три восковых свечи». Образу Поэта в цветаевских стихах всегда соответствуют «крылатые» символы: орел или орленок, серафим (Мандельштам); лебедь, ангел (Блок). Себя Цветаева тоже постоянно видит «крылатой»: ее душа - «летчица», она «в полете // Своем - непрестанно разбита».

3.7. Особенности судьбы поэта

Поэтический дар, по мнению Цветаевой, делает человека крылатым, возносит его над житейской суетой, над временем и пространством, наделяет божественной властью над умами и душами. Согласно Цветаевой, боги говорят устами поэтов, возводя их в вечность. Ho тот же поэтический дар и отбирает очень многое: отбирает у богоизбранного человека его реальную земную жизнь, делает невозможными для него простые радости быта. Гармония с миром для поэта изначально невозможна:

безжалостно и лаконично формулирует Цветаева в стихотворении 1935 года «Есть счастливцы…».

Примирение поэта с миром возможно только в случае его отказа от поэтического дара, от своей «особости». Поэтому Цветаева с юности бунтует против обыденного мира, против беспамятности, серости и смерти:

Все таить, чтобы люди забыли,
Как растаявший снег и свечу?
Быть в грядущем лишь горсточкой пыли
Под могильным крестом? He хочу!
(«Литературным прокурорам», 1911-1912)

В своем бунте поэта против черни, в утверждении себя поэтом Цветаева бросает вызов даже смерти. Она создает воображаемую картину выбора - и предпочитает покаянию и прощению долю отвергнутого миром и отвергающего мир поэта:

Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.

Прорезь зари - и ответной улыбки прорез…
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
(«Знаю, умру на заре!..», 1920)

Статьи Цветаевой - самое достоверное свидетельство своеобразия ее художественного мира. В программной статье «Поэты с историей и поэты без истории», о которой уже шла речь, Цветаева размышляет: «Сама лирика, при всей своей обреченности на самое себя, неисчерпаема. (Может быть, лучшая формула лирики и лирической сущности: обреченность на неисчерпаемость!) Чем больше черпаешь, тем больше остается. Потому-то она никогда не исчезает. Потому-то мы с такой жадностью бросаемся на каждого нового лирика: а вдруг душа, и тем утолить нашу? Словно все они опаивают нас горькой, соленой, зеленой морской водой, а мы каждый раз не верим, что это - питьевая вода. А она снова - горькая! (He забудем, что структура моря, структура крови и структура лирики - одна и та же.)»
«Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России, - пишет Марина Цветаева в статье «Поэт и время». - Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы. На поэте - на всех людях искусства - но на поэте больше всего - особая печать неуюта, по которой даже в его собственном доме - узнаешь поэта. Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо».

Вся лирика Цветаевой по сути - лирика внутренней эмиграции от мира, от жизни и от себя. В XX веке она ощущала себя неуютно, ее манили эпохи романтического прошлого, а в период эмиграции - дореволюционная Россия. Эмигрант для нее - «Заблудившийся между грыж и глыб // Бог в блудилище»; его определение сближается с определением поэта:

Лишний! Вышний! Выходец! Вызов! Ввысь
He отвыкший… Виселиц

He принявший… В рвани валют и виз

Веги - выходец.
(«Эмигрант», 1923)

В связи с этим особого внимания заслуживает отношение Цветаевой к самой категории времени. В стихотворении 1923 года «Хвала времени» она утверждает, что «мимо родилась // Времени!» - время ее «обманывает», «обмеривает», «роняет», поэт за временем «не поспевает». Действительно, Цветаевой неуютно в современности, «время ее души» - это всегда недостижимые и безвозвратно ушедшие эпохи прошлого. Когда же эпоха становится прошлой, она обретает в душе и лирике Цветаевой черты идеала. Так было с дореволюционной Россией, которая в эмигрантскую пору стала для нее не только утерянной любимой родиной, но и «эпохой души» («Тоска по родине», «Дом», «Лучина», «Наяда», «Плач матери по новобранцу» и т. д., «русские» поэмы - «Молодец», « Переулочки », «Царь-Девица»).

О восприятии поэтом времени Цветаева написала в статье «Поэт и время». Цветаева считает современными не поэтов «социального заказа», а тех, кто, даже не принимая современности (ибо каждый имеет право на собственное «время души», на любимую, внутренне близкую эпоху), пытается ее «гуманизировать», бороться с ее пороками.

В то же время каждый поэт, по ее мнению, сопричастен вечности, ибо гуманизирует настоящее, творит для будущего («читателя в потомстве») и впитывает опыт мировой культурной традиции. «Всякая современность в настоящем - сосуществование времен, концы и начала, живой узел - который только разрубить», - размышляет Цветаева. Цветаевой присуще обостренное восприятие конфликта между временем и вечностью. Под «временем» она понимает сиюминутность, преходящую и проходящую современность. Символы же вечности и бессмертия в ее творчестве - вечно земная природа и неземные миры: небо (ночь, день), море и деревья.

4. Заключение

В поэтических произведениях М. Цветаевой слова-цветообозначения активно взаимодействуют друг с дру­гом. Если их взаимодействие рассматривать в кон­тексте всего творчества поэта, все цветообозначения, по-разному выраженные, образуют систему противопостав­ленных элементов. Применительно к художественному тексту понятие системного противопоставления актуаль­но не только в отношении к антонимии (например, черный - белый), но и к перечислительному ряду (крас­ный - синий - зеленый) и к синонимии (красный - пурпурный - алый). Все различительные признаки си­нонимов - стилистические, градацион­ные - определяют лексическую противопоставленность этих синонимов в художественном тексте. Собственно синонимические отношения между ними тоже сохраняют­ся, поскольку они свойственны системе языка. Возможно и синонимическое сближение членов перечислительного ряда или элементов антитезы на основе дифферен­циального признака, функционально выделяемого и окка­зионально доминирующего в тексте.

Все в ее личности и поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствующих литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова

Поскольку М. Цветаева создает свою картину мира через языковые связи и отношения (о чем свидетель­ствует, в частности, разнонаправленная фразеологиче­ская индукция текстообразования), можно сказать, что язык произведений поэта-философа М. Цветаевой отра­жает философию языка в его развитии.

Анализ цветообозначения в поэзии М. Цветаевой убеж­дает в том, что у нее отсутствует чисто эстетическое отношение к цвету. По-видимому, именно этим общим свойством цветаевской изобразительной системы объясня­ются такие частности, как отсутствие уменьшительных форм и суффиксов неполноты качества при цветообо­значен

5. Список используемых источников

В своей подробной статье «О Марине Цветаевой» в «Новом журнале» 1 Марк Слоним рисует трогательную и вместе с тем забавную картину первой встречи с нею. Это было в одном берлинском кафе, летом 1922 г. Слоним был в то время литературным редактором пражской «Воли России».

Он уже знал и любил цветаевские стихи, и ему особенно понравился ее только что вышедший сборник «Разлука» 2 . Он предлагает ей дать ему стихи для своего журнала и, по приезде в Прагу, зайти в редакцию в центре города, на Угольном рынке.

Слоним рассказывает: «Услыхав, что редакция находится в пассаже XVIII века… и занимает помещение, где в 1787 г. Моцарт, по преданию, писал своего «Дон Жуана» … , М[арина] И[вановна] совершенно серьезно сказала: «Тогда я обещаю у вас сотрудничать».

Слоним считает все-таки нужным предупредить ее о политическом направлении журнала (он был органом т.н. социалистов-революционеров) .

Цветаева сразу же отвечает ему скороговоркой: «Политикой не интересуюсь, не разбираюсь в ней, и уж, конечно, Моцарт перевешивает». А Слоним добавляет: «Я до сих пор убежден, что именно Моцарт повлиял на ее решение» 3 .

Это, конечно, не единственная, но, пожалуй, чуть ли не самая поразительная и убедительная демонстрация той искренней, коренной аполитичности, свойственной природе Цветаевой. У нее совершенно иные ценности, критерии, масштабы…

Ей важно все, кроме политики.

Юрий Иваск однажды метко писал, что любимцы Цветаевой — те, кого она восхваляла, — принадлежат преимущественно к двум категориям: это (а) одаренные, т. е. «великие», «высокие», деятели культуры (поэты, художники, или же исторические герои и героини), а, с другой стороны, (б) гонимые («свергнутый царь, нищий барин, преследуемый еврей, порабощенный чех» и пр.) 4 .

В самом деле, Цветаева всегда на стороне побежденных. Замечательно в этой связи одно место в ее статье-дневнике «Земные приметы»: «Вещь, обиженная, начинает быть правой. Собирает все свои силы — и выпрямляется, все свои права на существование — и стоит." А затем, в скобках: «(NB. Действенность гонимых идей и людей!)» 5 .

До какой степени цветаевская этика находится вне всяческих политических ярлыков, можно судить также по одной фразе из письма Иваску (от 1933 г.): «…мерзость, которой я нигде не подчиняюсь, как вообще никакому организованному насилию, во имя чего бы оно ни было, и чьим именем бы оно ни оглавлялось» 6 . Этим объясняется, между прочим, ее ненависть к современной ей эпохе: «Ненавижу свой век потому, что он век организованных масс…» 7 . Тем же объясняется и убеждение, выраженное в письме Саломее Гальперн в 1931 году, что вернуться на родину ей не придется: «Я бы там не уцелела, ибо возмущение моя страсть, а там есть много, чем возмущаться» 8 .

Вообще отношение Цветаевой «к веку» весьма поучительно, но и сложно.

На первый взгляд кажется, будто она вся в прошлом: «… мне в современности и в будущем — места нет. … Эпоха… не столько против меня, сколько я против нее… Я ее ненавижу. Она меня — не видит» 9 . — К концу рассказа «Башня в плюще» есть одно место, где речь идет о прощании: «Как хорошо сидеть спиной к лошадям, когда прощаешься!

Вместо лошадей, которые непоправимо везут и неизбежно доставят нас туда, куда не хочется, в глазах то, откуда не хочется, те, от кого…» 10 . (Тут у Цветаевой — многоточие. Закончим за нее: «те, от кого уезжать не хочется».) Цитируя это место, критик А. Л. Бем высказал замечание: «Сама Цветаева мне представляется такой — всегда „сидящей спиной к лошадям“, смотрящей в прошлое, им очарованной и в него влюбленной» 11 .

Но если Цветаева лично, т. е. как человек, «против своего века», это, конечно, неверно по отношению к ее творчеству, к ее технике. В этом она сама отдает себе отчет, когда пишет Иваску: «М.б. мой голос (la portée de ma voix) соответствует эпохе, я — нет» 12 . Или же: «…во мне нового ничего, кроме моей поэтической (dichterische) отзывчивости на новое звучание воздуха» 13 .

Или же еще одно замечательное место из раннего письма (1927) Леониду Пастернаку. Цветаева посылает ему свой новый сборник «После России», но с оговоркой (письмо написано на французском языке): «Et ma prière — troisième et dernière — est de bien voulouir agréer, cher Monsieur, mon dernier livre de poésies /…/ et de n’en point appréhender la "nouveauté". J’appartiens aux temps passés par toutes mes racines. Et ce n’est que le passé qui fait l’avenir» 14 . Можно согласиться с тем, что Цветаева не интересуется политикой.

Но что она «не разбирается в ней» (как она сказал М. Л. Слониму) — это кажется менее убедительным.

Ведь при всей чуждости политике Цветаева, на мой взгляд, прекрасно понимает те «политические» (вернее: «литературно-политические») обстоятельства, в которых ей суждено жить. Так, в первом письме Иваску, где она с поразительной проницательностью, с удивительно ясным сознанием всех данных проблемы, описывает свою «творческую биографию» и свое нынешнее (1933) положение, читаем:

«Вкратце: с 1912 г. по 1920 г. я, пиша непрерывно, не выпустила…, по отсутствию во мне литератора (этой общественной функции поэта) — ни одной книги. … В 1922 г. уезжаю за границу, а мой читатель остается в России — куда мои стихи (1922 г. — 1933 г.) не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не-свое: тамошнее!

Содержание, будто „наше“, а голос — ихний. Затем „Версты“ (сотрудничество у Евразийцев), и окончательное изгнание меня отовсюду, кроме эсеровской „Воли России“. Ей я многим обязана, ибо не уставали печатать — месяцами! — самые непонятные для себя вещи: всего „Крысолова“ (6 месяцев!), „Поэму Воздуха“, добровольческого (эсеры, ненавидящие белых!) „Красного Быка“, и т. д.

Но „Воля России“ — нынче кончена.

Остаются „Числа“, не выносящие меня, „Новый Град“ — любящий, но печатающий только статьи и — будь они прокляты! — „Современные] Записки“, где дело обстоит так: — „У нас стихи, вообще, на задворках. Мы хотим, чтобы на 6-та страницах — 12 поэтов“ (слова литер, редактора Руднева — мне, при свидетелях). …

Итак, здесь я — без читателя, в России — без книг» 15 . Пусть кое-что в этом «автобиографическом очерке» нам кажется преувеличенным, не всегда справедливым — но нельзя не согласиться с тем, что в общем Цветаева совершенно ясно обозревает ситуацию, прекрасно «разбирается в ней». Преувеличенно, разумеется, ее утверждение, будто в эмиграции ее «изымают из обращения». При внимательном рассмотрении эмигрантской периодической печати той эпохи, поражает именно многочисленность цветаевских публикаций.

Например, из указателя «Современных записок» (за 1920—1937 гг. , всего 65 выпусков) видно, что произведения Цветаевой появлялись не менее, чем в 29-ти выпусках, притом иногда по две-три вещи в одном выпуске, так что всего вышло около сорока произведений. В «Воле России» — едва ли меньше (как мы видели, Цветаева с благодарностью признается в этом) 16 .

Вместе с тем, самостоятельная, «аполитичная» Цветаева является постоянной жертвой известной «цензуры».

Чаще всего это цензура литературного, т. е. редакторского порядка. В «Современных записках», например, ее статья «Искусство при свете совести» (именно эта статья!) была сокращена «ровно наполовину», а от ее «Оды пешему ходу» даже отказались потому, что «в последнюю секунду усумнились в понятности „среднему читателю“ 17 . Подобное случалось и в „Последних Новостях“: „Надо мной здесь люто издеваются, — пишет она Иваску в 1935 г., — играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (Защиты — нет).

Мою последнюю вещь („Сказка матери“) — изуродовали: сорок самовольных редакторских сокращений посреди фразы“ 18 . Бывают и примеры цензуры чисто политического характера, как это случилось осенью 1928 г. На вопрос журналистов: „Что скажете о России после чтения Маяковского?“ (в Café Voltaire в Париже), Цветаева, не задумываясь, ответила: „Что сила — там“ — и за это была устранена Милюковым на два года от „Последних Новостей“, которые только что начали печатать стихи из „Лебединого стана“! 19

Однако, если исследователя поражает многочисленность напечатанных произведений Цветаевой, его не менее того поражает сравнительно малое число рецензий или критических статей о них: как будто, в самом деле, эмиграция мало интересуется ее творчеством, уж не говоря о Советском Союзе, где имя ее надолго будет чуть не „под запретом“. (Правда, по мнению С. Карлинского, советские критики 30-х годов, хотя они к Цветаевой относились враждебно по политическим причинам, все же „очевидно ценили ее поэтическое творчество“.) 20

Но и в эмиграции был, несомненно, ряд искренних, настоящих поклонников.

Уже в 1924 г. М. Л. Слоним, сетуя на скудость русской литературы в изгнании, утверждает, что единственные подлинные поэты вне России — Цветаева и Ходасевич 21 . Для князя Святополка-Мирского (1926) современная русская поэзия — это, прежде всего, Цветаева и Пастернак 22 .

Для А. Л. Бема (1933) „едва ли не самые крупные явления нашей эмигрантской литературы“ — это Цветаева и Ремизов 23 . Но в нынешнем нашем контексте (т. е. разговоре о „двух литературах“) главное, как мне кажется, что такими критиками цветаевское творчество воспринимается уже в 20-х и 30-х годах не как „эмигрантская“, а именно как русская словесность.

В 1927 году, в подробной статье под заглавием „Десять лет русской литературы“, Слоним посвящает несколько страниц обсуждению поэзии Блока, Маяковского, Есенина, Гумилева, Хлебникова, Пастернака, Тихонова и — Цветаевой. Для Слонима самое характерное в новой русской поэзии — это „работа над словом, … попытка возвращения к полновесности слова, к его первоначальной выразительности, любовь к игре словесной и образам“.

Наиболее яркими представителями этой новой поэзии он считает Пастернака, Тихонова и Цветаеву; он находит даже, что „пафос и движение цветаевской поэзии чрезвычайно характерны для всего десятилетия“ 24 . У Иваска(1936) читаем: „В поэзии Цветаевой намечены черты нового стиля нашей эпохи“ 25 .

Наконец в вышеупомянутой статье о Цветаевой и Ремизове, как о „самых крупных явлениях… эмигрантской литературы“, Бем все же делает оговорку: „Да по совести к ним неприменима этикета „эмигрантская“ литература. Они — явление литературы русской во всем ее непреходящем значении“ 26 .

Были, конечно, и другие, мало или же ничего не понимавшие в творчестве Цветаевой. С советской стороны такие, как Семен Родов, который, констатируя с негодованием (уже в 1922 г.), что цветаевские стихи, „как и полагается „подлинным“ по замятинской терминологии, — полны мистики, отчаяния, предчувствий о близком конце“, цитирует одно стихотворение из цикла „Ремесло“:

Солнце вечера — добрее Солнца в полдень
Изуверствует — не греет Солнце в полдень

Родов цитирует — полностью — это стихотворение (всего 6 строф), чтобы сделать характерный вывод: „Стихотворение становится понятным, когда вместо „Солнце вечера“ поставим „буржуазия“, вместо „Солнце в полдень“ — „пролетариат““ 27 .

Но и в эмиграции были такие, как Борис Зайцев, для которого стихи Цветаевой „приобрели предельно-кричащие ритмы“, для которого „пестрота и манерность в слове, истеричность и надлом стали невыносимыми“ 28 . Был и Георгий Адамович, который, по замечанию Вл. Маркова (1956), „несколько раз… походя (иногда без повода, несправедливо или даже не к месту) ее задевает“ 29 .

Тот же Адамович, который нашел, несмотря на некоторые „райские цветаевские строчки (кто же это отрицал?)“, что все-таки „…взять у нее было нечего. Цветаева была несомненно очень умна, однако слишком демонстративно умна, слишком по-своему, — едва ли не признак слабости, — и с постоянными „заскоками“ 30 . Тот же Адамович, наконец, который еще в 1955 г. мог писать с иронией, жестоко и хладнокровно: „Было в ней повидимому и что-то другое, очень горестное: к сожалению, оно осталось нам неизвестно“ 31 .

В заключение моего доклада — несколько слов о муже Цветаевой.

По словам Архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Д. А. Шаховского), Сергей Эфрон был „человек судьбы еще более страшной, чем судьба Цветаевой“ 32 . Это был, во всяком случае, человек, судьба которого сыграла роковую роль в жизни — и в смерти — его жены.

В отличие от Цветаевой Эфрон не был из тех, кто остался верным своему прошлому. Уже в 20-х годах он все более убеждался в том, что Белый поход, Белое движение — ужасная ошибка в его жизни. В его статье „О добровольчестве“ (1924) нетрудно отметить начало известного разочарования, „мучительной переоценки“ 33 . В 1926 г., в журнале „Благонамеренный“, Эфрон печатает рассказ Тыл“, в котором он представляет Белое дело в крайне невыгодном свете 34 .

В 1932 г. Цветаева пишет своему чешскому другу Анне Тесковой: „С[ергей] Я[ковлевич] совсем ушел в Советскую] Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет“ 35 . В следующем году „переоценка ценностей“ дошла до того, что Эфрон подал заявление о советском паспорте.

Ему отказали, Цветаева считала это „большим счастьем“: в письме Саломее Гальперн она утверждает, что она-то во всяком случае не намеревается возвращаться на родину, „оттого, что я ведь ее покинула уже один раз“ 36 .

В другом письме к Гальперн (1934) она повторяет свое твердое решение не возвращаться, добавляя, что муж чувствует себя „разрываемым между родиной и семьей“ 37 . К концу 1935 г. она пишет той же А. А. Тесковой про сына, что он „живет разорванным между моим гуманизмом и почти что фанатизмом — отца…“ 38

Все дело в том, что Эфрон тем временем (без ведома жены) сделался членом т.н. „Союза возвращения на родину“.

Этот шаг, который сначала, т. е. в свете „переоценки“, мог бы показаться понятным, даже „естественным“, со временем оказался фатальным. „Союз возвращения“ скоро превращается в „Союз друзей советской родины“, в конце концов Эфрон становится — волей или неволей, сознательно или же несознательно — не кем иным, как агентом ГПУ. Это не просто „подозрения“ или же злонамеренные сплетни; это не выдумка, не клевета.

Это, к сожалению, горькая правда, — правда, которую мне пришлось проверить недавно, на основе досье в швейцарских национальных архивах, посвященного делу Игнатия Рейса, убитого агентами ГПУ в сентябре 1937 г. в Пюлли близ Лозанны 39 .

Следствие по делу Рейса убедительно и бесспорно установило, что Эфрон не только принимал участие в выслеживании Рейса (и, между прочим, в выслеживании сына Л.Троцкого, Андрея Седова), но что вместе с другими „друзьями советской родины“ он из Парижа руководил убийством и того, и другого.

Вот почему, в статье „Мокрое дело“ в Лозанне» (1938), В. Зензинов включает Эфрона в число «убийц второго и третьего порядка», рядом с Белецким, четой Грозовских, Гертрудой Шильдбах, Шварценбергом, Клепининым и др. 40 . После первых же допросов следственными властями Эфрон (как и Клепинин) счел за лучшее исчезнуть и через красную Испанию успел, в конце концов, вернуться на родину.

Тем временем все другие лица, замешанные в убийстве Рейса, успели скрыться, так что после полутора лет напрасных поисков швейцарская юстиция принуждена была прекратить дело, которое кончилось т.н. non-lieu 41 .

С того момента, как Рейса убили, вся трагедия (а это — настоящая, подлинная трагедия в строгом, греческом смысле слова) идет к неминуемой роковой развязке. Над головой Эфрона (он слишком много знает!) висит уже смертный приговор. Но теперь, в трезвом свете всех этих событий, нам становится ясно, что с бегством Эфрона решилась и судьба Марины Цветаевой.

Ведь муж и дочь Ариадна (Аля) — уже в России; а сын Георгий (Мур) — тоже убежденный коммунист — докучает матери неустанными просьбами о возвращении на родину. Притом для самой Цветаевой, отброшенной и отвергнутой почти всеми, жизнь во Франции становится (насколько это возможно) еще более одинокой и безнадежной. Этим и объясняется знаменитая фраза Вл. Маркова (1956) : «Цветаева у Парижа на совести» 42 .

Тем же объясняется и вопрос, полный раскаяния, Юрия Терапиано: «Как же мы могли допустить, чтоб она дошла до таких глубин отчаяния? Как мы допустили, чтоб она уехала среди такого общего равнодушия?» 43

Но и в Советском Союзе были такие, у которых Цветаева осталась «на совести».

Ал. Гладков в своих мемуарах передает следующие слова из разговора с Борисом Пастернаком (от февраля 1942 г.): «Я виноват, что в свое время не отговаривал ее вернуться в сов[ ет-ский ] Союз. Что ее здесь ждало? Она была нищей в Париже, она умерла нищей у нас. Здесь ее ждало худшее еще — бессмысленная и безымянная трагедия уничтожения всех близких…»

На вопрос Гладкова: «Кто виноват в том, что она, вернувшись на родину, оказалась так одинока и бесприютна, что в сущности, видимо, и привело ее к гибели в Елабуге?», Борис Леонидович отвечает («без секунды раздумия»): «Я! — и прибавляет: Мы, все. Я и другие. Я, и Асеев, и Федин, и Фадеев. И все мы…» 44

Одиночество Цветаевой стало легендарным. Как во всем, что касается ее жизни, никто не описал это одиночество лучше, чем она сама. Помнится потрясающее место в первом письме Иваску: «Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с „политиками“, а я и с писателями — не, ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака…» 45

Одной из причин этого одиночества была, по меткому выражению С. Сокольникова, «борьба двух станов, столь равнодушно раздавившая Цветаеву». Про эту борьбу он заметил (в 1958 г.), что она «еще не отгремела». Двадцать лет прошло и она, увы, не отгремела и теперь. К счастью, можно констатировать, что исследования творчества Цветаевой сделали, и «там» и «здесь», заметные шаги вперед.

Нельзя не согласиться с Сокольниковым, когда он говорит: «Мы можем быть только благодарны тем, кто, по обе стороны рубежа, собирает творческое наследие поэта. Ибо Цветаева замечательна не только „величием нравственным“, но и своеобразной и оригинальной техникой стиха» 46 .

Но цветаевское одиночество — частью и от «мук творчества», от непоколебимой ее верности ремеслу. Она отчеканивает Иваску: «Мне ни-когда, ни до чего не было дела, кроме стихов» 47 . А Борис Пастернак скажет про нее: «Она прожила героическую жизнь. Она совершала подвиги каждый день. Это были подвиги верности той единственной стране, подданным которой она была, — поэзии» 48 . Эта страна — разве это не та… страна Мечты и Одиночества — Где мы — Величества, Высочества, которую она упоминает в своем «Лебедином стане»?

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. См. «О Марине Цветаевой — из воспоминаний», «Новый журнал» № 100 (сентябрь 1970 г.), стр. 155-179 и № 104 (сентябрь 1971 г.), стр. 143-176.
2. Марина Цветаева, «Разлука — книга стихов», Москва-Берлин, Книгоиздательство «Геликон», 1922.
3. «Новый журнал» № 100, стр. 155-156.
4. В статье «Благородная Цветаева» (2-ая редакция, в сборнике: Марина Цветаева, «Лебединый стан — Перекоп», Париж 1971, стр. 19.
5. Марина Цветаева, «Отрывки из книги „Земные приметы“», («Воля России» № ½, 1924, стр. 89).
6. Письмо от 4-го апреля 1933 г. См. «Письма М. И. Цветаевой Ю. П. Иваску (1933—1937 гг.)», «Русский литературный архив», под ред. М.Карповича и Дм. Чижевского, Нью-Йорк 1956, стр. 212.
7. Там же, стр 214. (Письмо Иваску от 3-го апреля 1934 г.)
8. Неизданное письмо от 7-го сентября 1931 г., цит. по книге С.Карлинского, Simon Karlinsky, Marina Cvetaeva — Her Life and Art, Berkeley/Los Angeles 1966, стр. 285, прим. 6. (Здесь — обратный перевод с английского.)
9. Письмо Иваску от 3-го апреля 1934 г. См. «Письма… Ю. П. Иваску …», стр. 214-215.
10. См. «М. И. Цветаева. Несобранные произведения»,.. herausgegeben von GÜNTHER Wytrzens, München, Wilhelm Fink Verlag, 1971, стр. 468.
11. А.Бем, «Письма о литературе — Правда прошлого», в журнале «Молва» (Варшава) № 189 (412), 1933.
12. Письмо Иваску от 3-го апреля 1934 г. См. «Письма… Ю. П. Иваску …», стр. 214.
13. Письмо Иваску от 12-го мая 1934 г. («Письма… Иваску…», стр. 215.)
14. Письмо от 11-го октября 1927 г., цит. по книге «Марина Цветаева, Неизданные письма», Париж 1972, стр. 251-252.
15. Письмо Иваску от 4-го апреля 1933 г. («Письма… Иваску…», стр. 211-212.)
16. Мои цифры основаны на данных, приведенных в кн.: «Современные записки, Указатель № № 1-LXV за 1920—1937 гг.» , Париж б.г. (1939?). Между тем мой коллега Н. Е. Андреев (Кембридж) обратил мое внимание на тот факт, что в своей статье «Современные записки» (в книге «Русская литература в эмиграции», сборник статей под ред. Н.Полторацкого, Питтсбург 1972, стр. 353-360) М.Вишняк утверждает как «неоспоримый факт», что «из 70-и книг „Современных записок“ Цветаеву печатали в 36 книжках» (стр. 357). Однако в 5-ти последних книжках «Современных записок» (т. е. № № 66-70) ни одно произведение Цветаевой не было напечатано; цифры, приведенные Вишняком, повидимому, преувеличены. Но тут главное, конечно, не столько в точных цифрах, сколько в том (действительно неоспоримом) факте, что «Современные записки» в самом деле напечатали значительное количество цветаевских произведений.
17. См. письма Иваску от 4-го апреля 1933 г. (стр. 214) и от 12-го мая 1934 г. (стр. 217).
18. Письмо Иваску от 8-го марта 1935 г. (стр. 224).
19. См. Simon Karlinsky, Marina Cvetaeva — Her Life and Art, p. 76-77.
20. Там же, р. 85.
21. В статье «Литературные отклики. Живая литература и мертвые критики» («Воля России» № 4, 1924, стр. 58) .
22. См. «Современные записки» XXVII (1926), стр. 569 и ел. Также в статье «Поэты и Россия», «Версты» № 1, Париж 1926, стр. 145.
23. См. прим. 11.
24. См. «Воля России» № 10, 1927, стр. 61-75, особенно стр. 73-74.
25. В статье «Попытка наметить тему. 1. Новые спартанцы», в журнале «Меч» (Варшава) от 8 марта 1936 г.
26. См. прим. 11.
27. В статье «Тихий уголок» (в книге: Семен Родов, «В литературных боях -Статьи, заметки, документы 1922-1925», Москва 1926, стр. 90-91).
28. См. Борис Зайцев, «Далекое», Washington, ILLA, 1965, стр. 133.
29. См. Владимир Марков, «Заметки на полях» («Опыты», кн. 6-ая, Нью-Йорк 1956, стр. 62).
30. См. Георгий Адамович, «Поэзия в эмиграции» («Опыты», кн. 4-ая, Нью-Йорк 1955, стр. 49).
31. Там же.
32. См. «Марина Цветаева, Неизданные письма», стр. 340.
33. См. «Современные записки» XXI (1924), стр. 376-380.
34. См. «Благонамеренный, журнал русской литературной культуры», кн. II, март—апрель, Брюссель 1926, стр. 35-46.
35. Письмо от 16-го октября 1932 г., цит. по статье С.Карлинского, «Новое об эмигрантском периоде Марины Цветаевой " (в книге „Русская литература в эмиграции…“ под ред. Н.Полторацкого, стр. 212).
36. Неизданное письмо от 2-го октября 1933 г., цит. по книге Simon Karlinsky, Marina Cvetaeva — Her Life and Art, р. 89-90 (обратный перевод с английского) .
37. Там же, стр. 90 (обратный перевод). Неизданное письмо от 6-го апреля 1934 г.
38. Письмо от 28-го декабря 1935 г., цит. по статье С.Карлинского, „Новое об эмигрантском периоде Марины Цветаевой“, стр. 272.
39. Выражаю свою искреннюю признательность тем швейцарским инстанциям, в частности директору Швейцарских национальных архивов и начальнику Ministère public в Берне, которые так любезно предоставили в мое распоряжение все документы, относящиеся к делу Рейса.
40. В журнале «Меч» (Варшава), № № 21, 22 и особ. 23, 1938.
41. См. National-Zeitung (Basel) № 537, 17.Х1.1938, Gazette de Lausanne № 62/63, 4.Ш.1939; см. также прим. 39.
42. См. Владимир Марков, «Заметки на полях», стр. 62.
43. В статье «Проза Марины Цветаевой», в газете «Новое русское слово» от 7-го марта 1954 г. (здесь — обратный перевод с английского, цит. по книге Simon Karlinsky, Marina Cvetaeva — Her Life and Art, p. 99).
44. См. Александр Гладков, «Встречи с Пастернаком», Париж 1973, стр. 53.
45. Письмо Иваску от 4-го апреля 1933 г. («Письма… Иваску…», стр. 213.)
46. В статье «Поэзия благородства», в журнале «Грани» № 37 (1958), стр. 213-237.
47. В статье «Благородная Цветаева» (1-ая редакция, в сборнике: Марина Цветаева, «Лебединый стан: стихи 1917—1921 гг. », Мюнхен 1957, стр. 7-15), стр. 15.
48. См. Александр Гладков, «Встречи с Пастернаком», стр. 52-53.

В 1934 году была опубликована одна из программных статей М. И. Цветаевой «Поэты с историей и поэты без истории». В этой работе она делит всех художников слова на две категории. К первой относятся поэты «стрелы», т. е. мысли и развития, отражающие изменения мира и изменяющиеся с движением времени, - это «поэты с историей». Вторая категория творцов - «чистые лирики», поэты чувства, «круга» - это «поэты без истории». К последним она относила себя и многих любимых своих современников, в первую очередь - Пастернака.

Одна из особенностей «поэтов круга», по мнению Цветаевой, - лирическая погруженность в себя и, соответственно, отстраненность и от реальной жизни, и от исторических событий. Истинные лирики, считает она, замкнуты на себе и потому «не развиваются»: «Чистая лирика живет чувствами. Чувства всегда - одни. У чувства нет развития, нет логики. Они непоследовательны. Они даны нам сразу все, все чувства, которые когда-либо нам суждено будет испытать; они, подобно пламени факела, отродясь втиснуты в нашу грудь».

Удивительная личностная наполненность, глубина чувств и сила воображения позволяли М. И. Цветаевой на протяжении всей жизни - а для нее характерно романтическое ощущение единства жизни и творчества - черпать поэтическое вдохновение из безграничной, непредсказуемой и в то же время постоянной, как море, собственной души. Иными словами, от рождения до смерти, от первых стихотворных строчек до последнего вздоха она оставалась, если следовать ее собственному определению, «чистым лириком».

Одна из главных черт этого «чистого лирика» - самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Индивидуализм и эгоцентризм в ее случае - не синонимы эгоизма; они проявляются в постоянном ощущении собственной непохожести на других, обособленности своего бытия в мире иных - нетворческих - людей, в мире быта. В ранних стихах это отъединенность гениального ребенка-поэта, знающего свою правду, от мира взрослых:

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они!
(«В зале», 1908-1910)

В юности - обособленность «безмерной» души в опошленном «мире мер». Это первый шаг к творческому и житейскому антагонизму между «я» и «они» (или «вы»), между лирической героиней и всем миром:

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, -
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром...
...Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой...
(«Вы, идущие мимо меня...», 1913)

Раннее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Цветаевой в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта: чужие («не мои») чары «сомнительны», ибо они - чужие, следовательно, «мои» чары - истинные. Это прямолинейное противопоставление осложняется тем, что дополняется контрастом тьмы и света («темная и грозная тоска» - «светловолосая голова»), причем источником противоречий и носителем контраста оказывается сама героиня.

Своеобразие цветаевской позиции - и в том, что ее лирическая героиня всегда абсолютно тождественна личности поэта: Цветаева ратовала за предельную искренность поэзии, поэтому любое «я» стихотворений должно, по ее мнению, полновесно представительствовать за биографическое «я», с его настроениями, чувствами и цельным мироощущением.

Поэзия Цветаевой - прежде всего вызов миру. О любви к мужу она скажет в раннем стихотворении: «Я с вызовом ношу его кольцо!»; размышляя о бренности земной жизни и земных страстей, пылко заявит: «Я знаю правду! Все прежние правды - ложь!»; в цикле «Стихи о Москве» представит себя умершей и противопоставит миру живых, хоронящих ее:

По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредете - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
(«Настанет день, - печальный, говорят!..», 1916)

В стихах эмигрантских лет цветаевское противостояние миру и ее программный индивидуализм получают уже более конкретное обоснование: в эпоху испытаний и соблазнов поэт видит себя в числе немногих, сохранивших прямой путь чести и мужества, предельной искренности и неподкупности:

Некоторым, без кривизн, -
Дорого дается жизнь.
(«Некоторым - не закон...», 1922)

Трагедия потери родины выливается в эмигрантской поэзии Цветаевой в противопоставление себя - русской - всему нерусскому и потому чуждому. Индивидуальное «я» становится здесь частью единого русского «мы», узнаваемого «по не в меру большим сердцам». В этом «мы» проступает богатство цветаевского «я», которому «скучным и некрасивым» кажется «ваш Париж» по сравнению с русской памятью:

Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?
(«Лучина», 1931)

Ho главное противостояние в мире Цветаевой - это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина. Цветаева утверждает право творца на свой собственный мир, право на творчество. Подчеркивая вечность противостояния, она обращается к истории, мифу, преданию, наполняя их собственными чувствами и собственным мироощущением. Вспомним, что лирическая героиня Марины Цветаевой всегда равна ее личности. Поэтому многие сюжеты мировой культуры, вошедшие в ее поэзию, становятся иллюстрациями к ее лирическим размышлениям, а герои мировой истории и культуры - средством воплощения индивидуального «я».

Так рождается поэма «Крысолов», в основе сюжета которой лежит немецкое предание, под пером поэта получившее иную трактовку - борьбы творчества и мещанства. Так в стихах появляется образ Орфея, разорванного вакханками, - усиливается мотив трагической участи поэта, его несовместимости с реальным миром, обреченности творца в «мире мер». Себя Цветаева осознает «собеседницей и наследницей» трагических певцов:

Крово-серебряный, серебро-

Кровавый след двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра -
Брат нежный мой! Сестра моя!
(«Орфей», 1921)

Для поэзии Цветаевой характерен широкий эмоциональный диапазон. О. Мандельштам в «Разговоре о Данте» цитировал цветаевское выражение «уступчивость речи русской», возводя этимологию слова «уступчивость» к «уступу». Действительно, поэзия Цветаевой строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии (ее поэма «Переулочки», например, целиком построена на мелодике заговора) и усложненной лексики. Подобный контраст усиливает индивидуальный эмоциональный настрой каждого стихотворения. Усложнение лексики достигается включением редко употребляемых, часто устаревших слов или форм слова, вызывающих в памяти «высокий штиль» прошлого. В ее стихах встречаются, например, слова «уста», «очи», «лик», «нереида», «лазурь» и т. п.; неожиданные грамматические формы вроде уже знакомого нам окказионализма «лия». Контраст бытовой ситуации и обыденной лексики с «высоким штилем» усиливает торжественность и патетичность цветаевского слога.

Лексический контраст нередко достигается употреблением иноязычных слов и выражений, рифмующихся с русскими словами:

О-де-ко-лонов

Семейных, швейных

Счастий (kleinwenig!)
Взят ли кофейник?..
(«Поезд жизни», 1923)

Для Цветаевой характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты. В одном только «Орфее» - «отступающая даль», «крово-серебряный, серебро-кровавый след двойной», «осиянные останки». Эмоциональный накал стихотворения повышается инверсиями («брат нежный мой», «ход замедлялся головы»), патетическими обращениями и восклицаниями:

И лира уверяла: - мира!
А губы повторяли: - жаль!
...Ho лира уверяла: - мимо!
А губы ей вослед: - увы!
...Волна соленая, - ответь!

Вообще в поэзии Цветаевой оживают традиции позднего романтизма с присущими ему приемами поэтической риторики. В «Орфее» риторика усиливает скорбно-торжественное и гневное настроение поэта.

Правда, риторическая величавость, обычно сопровождающаяся смысловой определенностью, не делает ее лирику семантически ясной, прозрачной. Доминирующее личностное начало цветаевской поэзии нередко изменяет семантику общепринятых выражений, придавая им новые смысловые оттенки. В «Орфее» мы встретимся с неожиданным олицетворением «Вдоль обмирающего Гебра». Гебр - река, на берегах которой, согласно мифологическому преданию, погиб Орфей, - в стихотворении принимает на себя часть эмоционального состояния автора и «обмирает», подобно горюющему человеку. Образ «волны соленой» в последнем четверостишии также приобретает дополнительную «горестную» эмоциональную окраску по аналогии с соленой слезой. Личностная доминанта проявляется и в использовании лексических средств: Цветаева нередко создает своеобразные окказионализмы - новые слова и выражения для решения одной конкретной художественной задачи. В основе таких образов - общеупотребительные нейтральные слова («В даль-зыблющимся изголовьем // Сдвигаемые, как венцом...»).

Выразительность стихотворения достигается при помощи эллипсиса (эллипсис - пропуск, умолчание). Цветаевская «оборванная фраза», не завершенная формально мыслью, заставляет читателя замереть на высоте эмоциональной кульминации:

Так, лестницею, нисходящей

Речною - в колыбель зыбей,
Так, к острову тому, где слаще,
Чем где-либо - лжет соловей...

И далее контрастный обрыв настроений: скорбноторжественная тональность картины, «осиянных останков», уплывающих «вдоль обмирающего Гебра», сменяется горечью и гневной иронией по отношению к миру обыденности, в котором никому нет дела до гибели певца:

Где осиянные останки?
Волна соленая, - ответь!

Отличительная особенность цветаевской лирики - неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Цветаевой часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам. Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность:

Крово-серебряный, серебро-
Кровавый след двойной лия...

Как видим, образы, символы и понятия приобретают в стихах Цветаевой достаточно специфическую окраску. Эта нетрадиционная семантика распознается читателями как неповторимо «цветаевская», как знак ее художественного мира.

То же самое во многом можно отнести и к цветовой символике. Цветаева любит контрастные тона: серебро и огонь особенно близки ее бунтующей лирической героине. Огненные цвета - атрибут многих ее образов: это и горящая кисть рябины, и золото волос, и румянец и т. д. Нередко в ее стихах противостоят друг другу свет и тьма, день и ночь, черное и белое. Краски Марины Цветаевой отличаются смысловой насыщенностью. Так, ночь и черный цвет - это и традиционный атрибут смерти, и знак глубокой внутренней сосредоточенности, ощущение себя наедине с миром и мирозданием («Бессонница»). Черный цвет может служить знаком неприятия мира, погубившего поэта. Так, в стихотворении 1916 года она подчеркивает трагическую непримиримость поэта и черни, будто предугадывая смерть Блока:

Думали - человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
- Плачьте о мертвом ангеле!
...Черный читает чтец,
Топчутся люди праздные...
- Мертвый лежит певец
И воскресенье празднует.
(«Думали - человек!»)

Поэт, «светоносное солнце», убит бытом, миром обыденности, поставившим ему только «три восковых свечи». Образу Поэта в цветаевских стихах всегда соответствуют «крылатые» символы: орел или орленок, серафим (Мандельштам); лебедь, ангел (Блок). Себя Цветаева тоже постоянно видит «крылатой»: ее душа - «летчица», она «в полете // Своем - непрестанно разбита».

Поэтический дар, по мнению Цветаевой, делает человека крылатым, возносит его над житейской суетой, над временем и пространством, наделяет божественной властью над умами и душами. Согласно Цветаевой, боги говорят устами поэтов, возводя их в вечность. Ho тот же поэтический дар и отбирает очень многое: отбирает у богоизбранного человека его реальную земную жизнь, делает невозможными для него простые радости быта. Гармония с миром для поэта изначально невозможна:

безжалостно и лаконично формулирует Цветаева в стихотворении 1935 года «Есть счастливцы...».

Примирение поэта с миром возможно только в случае его отказа от поэтического дара, от своей «особости». Поэтому Цветаева с юности бунтует против обыденного мира, против беспамятности, серости и смерти:

Все таить, чтобы люди забыли,
Как растаявший снег и свечу?
Быть в грядущем лишь горсточкой пыли
Под могильным крестом? He хочу!
(«Литературным прокурорам», 1911-1912)

В своем бунте поэта против черни, в утверждении себя поэтом Цветаева бросает вызов даже смерти. Она создает воображаемую картину выбора - и предпочитает покаянию и прощению долю отвергнутого миром и отвергающего мир поэта:

Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.

Прорезь зари - и ответной улыбки прорез...
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
(«Знаю, умру на заре!..», 1920)

Осмысляя свое место в русской поэзии, Цветаева отнюдь не принижает собственных заслуг. Так, она естественно считает себя «правнучкой» и «товаркой» Пушкина, если не равновеликой ему, то стоящей в том же поэтическом ряду:

Вся его наука, -
Мощь. Светло - гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
(Цикл «Стихи к Пушкину», 1931)

Свое родство с Пушкиным Цветаева видит и в подходе к сути творческого процесса. Поэт, по ее мнению, - всегда работник, созидатель нового, в этом отношении она сравнивает Пушкина с Петром Первым, себя тоже видит труженицей.

Ho при всей близости к Пушкину, увиденному, конечно, по-цветаевски субъективно, при «пушкинском» подходе к теме смерти и творчества - Цветаева остается самобытной. Там, где у Пушкина светлая гармония мудрости и понимания, у нее - трагический разлад, надрыв, бунт. Пушкинские «покой и воля» -- за пределами ее художественного мира. Цветаевский разлад проистекает из противоречия между любовью к жизни, отрицанием смерти и одновременным стремлением к небытию. Собственная смерть - одна из постоянных тем ее творчества («Молитва», «О, сколько их упало в эту бездну...», «Идешь, на меня похожий...», «Настанет день, - печальный, говорят...», «Еще и еще - песни...», «Что, Муза моя? Жива ли еще?...», «Стол» и т. д.). Ее любимые образы - Орфей и Офелия, ставшие в стихах символами песни и смерти:

Так - небескорыстною

Жертвою миру:
Офелия - листья,

Орфей - свою лиру...
- А я?
(«По набережным, где серые деревья...», 1923)

В творчестве Цветаевой есть интересная черта: часто крупные темы выливаются в стихотворения-миниатюры, представляющие собой своеобразную квинтэссенцию ее чувств и лирических размышлений. Таким стихотворением можно назвать «Вскрыла жилы: неостановимо...» (1934), в котором слились и сравнение творческого акта с самоубийством, и мотив вечного конфликта художника с не понимающим его «плоским» миром. В этой же миниатюре - осознание вечного круговорота бытия - смерть, питающая землю, - из которой растет тростник, - питает будущую жизнь, подобно тому, как каждый «пролитый» стих питает творчество настоящего и будущего. Кроме того, миниатюра раскрывает также цветаевскую идею «сосуществования» времен (прошлого и будущего) - в настоящем, идею творения во имя будущего, часто - мимо настоящего, вопреки сегодняшнему непониманию («через край - и мимо»).

Даже цветаевская страстность передана здесь, но не через дробление фразы, а с помощью повторов, придающих эмоциональный накал действию - «выхлесту» жизни и стиха («неостановимо», «невосстановимо» и т.д.). Причем одни и те же слова, относящиеся и к жизни, и к стиху, подчеркивают неразрывность жизни, творчества и смерти художника, всегда живущего на последнем вздохе. Эмоциональное напряжение достигается и графическими средствами - выделением ключевых слов с помощью знаков препинания:

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет - мелкой,
Миска - плоской.
Через край - и мимо -
В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.

Одно из наиболее характерных состояний Цветаевой-поэта - состояние абсолютного одиночества. Оно вызвано постоянным противостоянием с миром, а также характерным для Цветаевой внутренним конфликтом между бытом и бытием.

Этот конфликт пронизывает все ее творчество и приобретает самые разные оттенки: это несовместимость небесного и земного, ада и рая, демонического и ангельского начал в человеке; высокого избранничества поэта с его мирским существованием. И в центре этого конфликта - сама Марина Цветаева, совмещающая в себе и демонизм, и ангельское начало. Порой она видит разрешение конфликта в собственной смерти: у «новопреставленной болярыни Марины» сквозь повседневное лицо «проступит лик». В 1925 году Цветаева раскрывает суть вечного своего внутреннего противоборства:

Жив, а не умер
Демон во мне!
В теле - как в трюме,
В себе - как в тюрьме.

...В теле - как в крайней

Маски железной.
(«Жив, а не умер...»)

Вечный цветаевский конфликт бытового с бытийным не мог не породить романтического двоемирия в ее поэзии. Цветаева не любила свою эпоху, часто искала душевную гармонию в обращении к прошлому: «Томных прабабушек слава, // Домики старой Москвы» противостоят в ее мире современным «уродам в пять этажей», а XX веку, в котором Цветаевой было трудно, - романтическое прошлое XVII-XVIII веков. Так приходят в ее художественный мир Казанова (драма «Феникс»), Кавалер де Грие и Дон Жуан, которым она, каждому на свой лад, признается в личной любви. XIX век представляют герои Отечественной войны 1812 года; Смутное время русской истории воплощено в образах Лжедмитрия и Марины Мнишек; об античности, средних веках и Ренессансе напоминают Федра, Орфей, Орлеанская дева, герои «Гамлета» и т. д. Цветаева утверждает в своих стихах идеал мужского рыцарства, отсюда ее стремление к героическим и страдающим натурам, отсюда и увлечение романтическими художественными деталями. Частыми атрибутами ее произведений становятся меч (шпага, кинжал, клинок) и плащ. Это многомерные художественные образы, ставшие знаками рыцарства, чести и мужества. Меч приобретает дополнительное значение единства противоположностей (двуострота клинка): любви и ненависти, связанности и разрозненности в рамках единой лирической ситуации:

Двусторонний клинок - рознит?
Он же сводит! Прорвав плащ!
Так своди же нас, страж грозный,
Рана в рану и хрящ в хрящ!
(«Клинок», 1923)

Плащ - неизменный атрибут высокого ученичества и служения, любви и преданности, плащ - своеобразное лирическое «пространство дома», защищающее «от всех обид, от всей земной обиды», плащ - это верное сердце и воинственность (цикл «Ученик», 1921).

Одиночество лирической героини Цветаевой раскрывается по-разному. Это одиночество несбывшейся любви или дружбы, одиночество поэта, противостоящего миру. Исполнена символической значительности в поэзии Цветаевой лирическая ситуация сиротства (циклы «Ученик», «Деревья», «Стихи к сироте» и др.).

В понимании одиночества творца Цветаева следует традиции Баратынского, обращавшегося к «читателю в потомстве». Ho - и в этом своеобразие Цветаевой - позиция крайнего индивидуализма и погруженности в себя лишили ее «друга в поколеньи». Земная дружба не могла растопить ее одиночества. В стихотворении «Роландов рог» (1921) она дает себе выразительную характеристику: «Одна из всех - за всех - противу всех!» Свой зов она адресует потомкам, читателям будущего.

«России меня научила революция», - скажет зрелая Цветаева. Россия всегда была в ее крови - с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и Москвой. Вдали от родины Цветаева пишет многие из своих наиболее русских вещей: поэмы, основанные на фольклорном материале и стилистике народной песенной речи («Переулочки», «Молодец»); многочисленные стихотворения, прозаические сочинения («Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев», «Наталья Гончарова. Жизнь и творчество»). Русскость Цветаевой приобретает в эмиграции трагическое звучание потери родины, сиротства: «По трущобам земных широт // Рассовали нас, как сирот». Отлучение от родины, по Цветаевой, для русского смертельно: «Доктора узнают нас в морге // По не в меру большим сердцам».

Трагизм цветаевской тоски по России усиливается и тем, что тоскует поэт опять-таки по несбывшемуся, ибо «Той России - нету, // Как и той меня». Знаком той - цветаевской - России в поздней лирике остается любимая с юности рябина - последнее спасение в чужом мире:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все - равно, и все - едино.
Ho если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина...
(«Тоска по родине!», 1934)

С детства Марина Цветаева мечтала о яркой, наполненной жизни. Она признается в «Молитве» (1909):

Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой...

От этой юношеской жажды полноты бытия ее героиня будет принимать самые различные облики: бунтарки, страдалицы, цыганки, странницы, женщины, стремящейся к уютному семейному счастью.

Все ее произведения предельно лиричны, будь то собственно лирические жанры, поэмы или жанры письма, эссе, статьи. Все подчинено личному, субъективному началу. Эссе о Пушкине она дала «лирическое» название - «Мой Пушкин» - и передала в нем подчеркнуто личностное видение и понимание великого поэта и его произведений. Стилистика статей Цветаевой близка поэзии ориентацией на эмоционально-экспрессивную разговорную речь. Даже пунктуация цветаевской прозы любого жанра совершенно субъективна.

Статьи Цветаевой - самое достоверное свидетельство своеобразия ее художественного мира. В программной статье «Поэты с историей и поэты без истории», о которой уже шла речь, Цветаева размышляет: «Сама лирика, при всей своей обреченности на самое себя, неисчерпаема. (Может быть, лучшая формула лирики и лирической сущности: обреченность на неисчерпаемость!) Чем больше черпаешь, тем больше остается. Потому-то она никогда не исчезает. Потому-то мы с такой жадностью бросаемся на каждого нового лирика: а вдруг душа, и тем утолить нашу? Словно все они опаивают нас горькой, соленой, зеленой морской водой, а мы каждый раз не верим, что это - питьевая вода. А она снова - горькая! (He забудем, что структура моря, структура крови и структура лирики - одна и та же.)»

«Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России, - пишет Марина Цветаева в статье «Поэт и время». - Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы. На поэте - на всех людях искусства - но на поэте больше всего - особая печать неуюта, по которой даже в его собственном доме - узнаешь поэта. Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо».

Вся лирика Цветаевой по сути - лирика внутренней эмиграции от мира, от жизни и от себя. В XX веке она ощущала себя неуютно, ее манили эпохи романтического прошлого, а в период эмиграции - дореволюционная Россия. Эмигрант для нее - «Заблудившийся между грыж и глыб // Бог в блудилище»; его определение сближается с определением поэта:

Лишний! Вышний! Выходец! Вызов! Ввысь
He отвыкший... Виселиц

He принявший... В рвани валют и виз

Веги - выходец.
(«Эмигрант», 1923)

В связи с этим особого внимания заслуживает отношение Цветаевой к самой категории времени. В стихотворении 1923 года «Хвала времени» она утверждает, что «мимо родилась // Времени!» - время ее «обманывает», «обмеривает», «роняет», поэт за временем «не поспевает». Действительно, Цветаевой неуютно в современности, «время ее души» - это всегда недостижимые и безвозвратно ушедшие эпохи прошлого. Когда же эпоха становится прошлой, она обретает в душе и лирике Цветаевой черты идеала. Так было с дореволюционной Россией, которая в эмигрантскую пору стала для нее не только утерянной любимой родиной, но и «эпохой души» («Тоска по родине», «Дом», «Лучина», «Наяда», «Плач матери по новобранцу» и т. д., «русские» поэмы - «Молодец», « Переулочки », «Царь-Девица»).

О восприятии поэтом времени Цветаева написала в статье «Поэт и время». Цветаева считает современными не поэтов «социального заказа», а тех, кто, даже не принимая современности (ибо каждый имеет право на собственное «время души», на любимую, внутренне близкую эпоху), пытается ее «гуманизировать», бороться с ее пороками.

В то же время каждый поэт, по ее мнению, сопричастен вечности, ибо гуманизирует настоящее, творит для будущего («читателя в потомстве») и впитывает опыт мировой культурной традиции. «Всякая современность в настоящем - сосуществование времен, концы и начала, живой узел - который только разрубить», - размышляет Цветаева. Цветаевой присуще обостренное восприятие конфликта между временем и вечностью. Под «временем» она понимает сиюминутность, преходящую и проходящую современность. Символы же вечности и бессмертия в ее творчестве - вечно земная природа и неземные миры: небо (ночь, день), море и деревья.

Творчество Марины Цветаевой выдающееся и самобытное явление как культуры серебряного века, так и всей истории русской литературы. Она принесла в русскую поэзию небывалую дотоле глубину и выразительность лиризма. Благодаря ей русская поэзия получила новое направление в самораскрытии женской души с ее трагическими противоречиями.

Почти не затронув трагической истории XX века в своем творчестве, она раскрыла трагедию мироощущения человека, живущего, по словам О. Мандельштама, в «огромное и жестоковыйное столетие».